собственно «чтений» поучительных: перед шестопсалмием, после первой и после второй кафизмы, после третьей и после седьмой песни канона. Во время их все садились, тогда как во время чтения кафизм только «приседали». Полиелей начался пением двух первых псалмов і8-й кафизмы напевом живым и веселым, способным отогнать всякую сонливость от истомленных молитвенников. По окончании пения собор священников вышел из алтаря на средину церкви перед икону великомученика. Всем братиям розданы были свечи, и пет был псалом избранный в честь святого, к каждому стиху которого припевалось, по русскому обычаю, величание, неизвестное в греческой Церкви. После седальна и эктеньи священники возвратились в алтарь и разоблачились – по уставу. Остальную часть полиелея, т. е. чтение Евангелия и пр., совершил уже один чередный священник – тоже по уставу. Достохвально это строгое соблюдение устава, у нас нарушаемого в ущерб духу и смыслу богослужения. В дальнейшем последовании замечательных особенностей не было, исключая того, что на пении стихир хвалитных опять все стояли с зажженными свечами. Помазание елеем было на первом часе у иконы и от лампады великомученика согласно с уставом. Утреня окончилась в 5 часов утра. Между тем из собора еще продолжали раздаваться те же резкие, крикливые и не подчиняющиеся никакому такту звуки одинокого пения, не раз заставлявшего меня желать хоть на один час быть греком, чтобы восчувствовать их красоту и привлекательность; затем на русской половине кто хотел, отдыхал, а без сомнения немало было таких, которые, не хотя отставать от греков, немедленно отправились в собор и продолжали непрерывное бдение, наполняя промежуток времени между утреней и обедней молебном с водосвятием и крестным ходом, чтобы получить потом вящую мзду от своей совести.
Начало литургии не было так торжественно, как начало всенощного бдения. Был один только трезвон, после коего неутомимый старец владыка, простоявший напролет все бдение с бодростию изумительною, снова явился в церкви в сиянии своей доброй души, апостольской простоты и пастырской ревности, радостный и довольный случаем приложить труд к труду. Церковь блестела богатством и великолепием. Все, что есть в монастыре ценного, было взято из сокровищницы и выставлено на вид в честь праздника и во славу святого. Сослужащих архиерею священников было 20, диаконов – 10 – греков и русских без различия. Пение, однако же, все было греческое. На великом входе диаконы шли впереди с крестами в руках, а за ними священники с св. мощами, потирами и другими принадлежностями богослужения, взятыми из ризницы. Зрелище было великолепное! На меня глубокое и как бы новое впечатление произвело также рукоположение в диакона одного из братий обители. Сам он был олицетворенное благоговение. Взор его, голос, поступь и все движения обнаруживали в нем на тот раз, по-видимому, одно и единственное чувство жертвы, приносимой Богу по избранию и велению другого; ни малейшего не видно было знака его внутреннего довольства от получаемого достоинства. Во время пения стихов Слава Тебе Христе Боже и пр. все 10 диаконов, схватившись руками, заключили в свой круг рукополагаемого собрата и, обращенные все лицем к престолу, составили общий хор, обходя или как бы облетая священную сень. Священники отступили от престола, чтобы не мешать торжеству своих меньших братий во Христе Иисусе. Видение чудное и восторгающее дух! Оно так разительно совпадало с словами: Исаие ликуй 42 , что надобно быть слепым, чтобы не видеть в этом троекратном обхождении престола простого ликования радующейся Богу Церкви, в высоком восторге подражающей Давиду. После третьего обхождения престола ликовственники северными дверьми вышли в церковь и царскими возвратились в алтарь. По прочтении молитвы рукоположения архиерей брал одну за другою принадлежности диаконского облачения и служения и, показав их в царских вратах народу, возглашал тоном сколько извещения, столько же и вопрошения: ἄξιος, и не прежде обращался снова в алтарь, как услышав в народе ответное повторение своего возглашения. Полное исторического смысла действие! Живое и явственное свидетельство древнего чиноположения Церкви!
Богослужение сие исполнило душу мою высокою радостию, к принятию которой, конечно, немало содействовало и минувшее бдение, отстранившее от мысли и сердца столько ненужных впечатлений. Надобно, однако же, сознаться, что сменивший затем долговременную службу покой не был, по немощи плоти, неуместным завершением духовного довольства. Понятна стала мне вся отрада сего тихого и чистого самовзысканного вознаграждения за самовзысканный подвиг, составляющая общую характеристику святогорской жизни. Труд и отдых – вот всегдашняя перспектива смиренного инока, отстраняющая от него призрачный мир суетных перемен, ожиданий, надежд и тревог и волей-неволей заставляющая его отыскивать в душе своей другую, более пленительную, перспективу – духовного восхождения от человеческого к божественному, по единому и единственному образцу Иисусу Христу.
На следующий день – попразднственный, называемый в монастыре «домашним праздником», – по принятому на Св. Горе обычаю, совершалось поминовение ктиторов и благодетелей обители. Служение опять было в соборном храме великомученика – совместное греческого и русского братства. Чтение и пение постоянно переменялись. После мелодии греческой слышалась симфония русская. Впечатление было самое приятное. Присутствовавший при том владыка был глубоко растроган43. После обедни отправлено было благодарственное Господу Богу молебствие по случаю торжества рождения Е. И. Величества Государыни Императрицы Марии Александровны, перенесенного со вчерашнего числа на нынешнее ради большей торжественности обоих праздников.
Пользуясь свободным временем, я полюбопытствовал видеть древние акты и библиотеку монастыря. Из первых Барский упоминает только о хрисовулах (т. е. царских грамотах за золотою печатью) большею частью сербских деспотов и царей. Меня более заняли ветхие на пергаменте акты XI и XII века, коих я успел рассмотреть 6, а именно: 1034, 1048, 1057, 1059, 1071 и 1169 годов. Предметом внимания моего в них были: язык их, почерк письма и имена монастырей, приводимы<е> в подписях. Содержанием их я вовсе не занимался. Сообщаю здесь к сведению будущего историка Св. Горы имена монастырей, читаемые в подписях. В древнейшем (1034) акте я прочел монастыри: Св. Георгия, Св. Николая, Сухого потока (ξερορυακίου) и Варнавици. Под актом 1048 г., кроме Прота Св. Горы, упоминаются игумены и монахи Великой Лавры, Ватопеда, Зига (Ζυγοῦ = ярма), Скамалди, Св. Никифора, Каллиника, Гемата (γεμάτου = полного), Филофея, Вериота, Колета, Галеагры, Еакеев, Креста, Макригена (του Μάκρυγενῆ = длиннобородого), Св. Диммтрмя Скилоподари, Богородицы – Древоделя (Ξυλουργοῦ) и Лысого (του φαλάκροῦ). Из этого видно, что в 1048 г. из нынешних монастырей существовали только Лавра, Ватопед и Филофеев, если другие не скрываются под иными названиями. Нет, по-видимому, причины думать, что не всех того времени монастырей подписались под актом игумены или монахи.
