в силах.
Тут Леону Соломоновичу пришло на ум обсудить дела сердечные. Яркий вечер, красивые дамы, вальсы, Шампань — все это веселило советника президента, и он был беззаботен, как дитя. Так, старик принялся рассуждать о том, что современная молодежь совершенно не ценит брак как институт общества и морали, да притом расспрашивать всех вокруг на эту тему.
Офицеры отвечали много и искусственно: Беликов отметил божественное происхождение брака, Василевский почерпнул в нем благо для государства российского, а Немов был вовсе не многословен, потому как перед ним уже все сказали. К тому же Владислав крайне робел перед людьми высшего чину. А еще внутри смеялся над резкой переменой друзей своих и уже готовил шутку в эту честь.
— Я женат, — только и смог придумать он. Все ждали продолжения, но его не последовало. Владислав молчал.
Его выручил Беликов, добавив:
— Ничто не подтверждает мнение, как поступок!
— Действительно, — согласилась Анетта Степановна. И все слабо покивали.
Кардов, придумавший уже новую тему, вступил:
— Вот и прекрасно…
Однако Комкин, указав на Кавалергардова, стоявшего слегка отстраненно, перебил его:
— Мы забыли узнать мнение этого… Кавалергардина.
Лицо Алексея Юрьевича едва заметно исказилось, он обратил взор к Дмитрию.
И тот, проглотив досаду, по-ораторски отвечал, что брак играет роль маловажную. Кто-то из присутствующих охнул от неожиданности, но он продолжал, что чувство важнее формальности, и любить важно без предрассудков.
На мгновение повисло молчание, мало того, оркестр предательски закончил играть мелодию.
Ковров прыснул: «Интересное мнение… А если дама замужем, чувства важнее?»
Всех женатых мужчин сразу же передернуло. Мужчинам, как вы знаете, отвратительна даже сама мысль об измене. Кардов поменялся в лице более остальных.
Дмитрий в мыслях отметил: «Старичок-то не промах, если бы это было не у Лены, я бы даже глазом не повел, а теперь надо подумать…»
Вслух он отвечал так:
— Все зависит от многих факторов… Любит ли жена мужа, любит ли любовника, кто из них состоятельнее, есть ли дети и так далее. Мне кажется, в любом случае исходить нужно из принципов женщины, так как в большинстве своем мужчины не против.
— Это несправедливо — все возлагать на женщину, — Анетта Степановна замахала веером, и тон ее был как у дамы в возрасте, которая учит жизни неоперившихся птенцов.
— Как раз наоборот, я возложу все на мужчину, — отвечал Кавалергардов без улыбки.
Дмитрий выставлял суждения напоказ, имея точное намерение поглумиться над Кардовым. Тот вызвал к себе неприязнь высокомерием, хотя, на мой строгий взгляд, вел себя очень сдержанно в сравнении с тем, как умел и мог бы повести. Однако Дмитрий все-таки осудил его. Когда дело касается любви, трудно быть объективным. Да и Кардов питал к Кавалергардову схожие чувства. За внешней его улыбкой сейчас скрывалась следующая мысль: «Так открыто демонстрировать свои мнения. А попробовал бы ты во времена наших отцов, когда была линия партии, а если не в партии, то на обочину! Попробовал бы в нашу молодость, когда ни партий не стало, ни линий… Сопляк! Так гордишься своей независимостью, бизнесом; тем, что не привязан к должности. Знал бы ты, как легко можно это забрать». Но если бы вы смотрели на него, то вряд ли бы угадали подобную мысль. Лицо генерал-лейтенанта было приветливо и спокойно.
— Весьма цинично, — прокашлялся Ковров, желтея.
— Вы же так еще молоды, а уже набрались невесть чего, — поддерживала Анетта Степановна с беспокойством светской маменьки.
Дмитрий, улыбнувшись, сказал:
— Когда же набираться, как не в молодости? В старости мозг усыхает, там теряешь волей не волей…
— Где вы отыскали этого дикаря? — обращался к Елене окончательно пожелтевший Ковров (он был самым старшим, семьдесят лет). У девы перехватило дыхание.
Все-таки она, явив милейшее личико, вымолвила:
— Наши отцы были дружны.
И подруга ее Алиса искусно увела разговор к их детству, ранней юности и нежным женским воспоминаниям. Кавалергардов тем временем стоял с равнодушным лицом.
Пока девы, не переставая, щебетали, Алексей Кардов улыбнулся и кивнул министрам. Благостно дослушав жену, он выпрямился почти до состояния натянутой струны и огласил:
— Может быть, вам, Дмитрий, стоит пойти и пообщаться с кем-нибудь еще! Мы здесь не одни, к тому же невежливо злоупотреблять нашей добротой. — Каждое слово, каждая пауза намеренно выражала небрежение. Всем на мгновение показалось, что сейчас Дмитрий просто вынужден будет уйти.
Елена наклонилась и помрачнела, но молчала, как бы покоряясь мужу. Ответ со стороны Дмитрия был следующий:
— Злоупотреблять добротой — это, конечно, опасно, но здесь, кроме вас, я никого не знаю. Да и желания знакомиться с кем-либо не имею. Поэтому я останусь. А если мой ум сковывает ваши мысли, я могу помолчать.
Это был достойный ответ, по мнению министров, и они снисходительно отворотились. Кардов состряпал равнодушную мину и сменил тему. Начался продолжительный скучный разговор, в котором Дмитрий не принимал никакого участия. Вместо этого он рисовал у себя в голове карикатуры на гостей:
«Золотарев — растратчик каких мало, все знают. Еще при Советах в Минфине отсиживался, а как развалили, так пошел вверх. Толстый, изнеженный, молчит и молчит, а что сказал — то глупость».
«Ковров — старая закалка, что у бабки скалка. Консерватор и бюрократ от головы до пят. А сам советский дипломат. Высшая, говорят, выучка».
«Борвинский — министр просвещения, сначала бы книгу открыл! Подмазался к старшим и сидит ручки потирает. А сам шестерка! И только за кивки его и держат».
«Уж молчу про Комкина — советник, который ничего делать не умеет и нигде не сведущ. Ни черта не понимает и катится, куда его покатят. Зато уважают как святого».
«И Кардов ничего сам не добился, всю жизнь на подкормке, папа видный коммунист, дачи, институты, потом в МВД пошел — военный! А сейчас хотят биографию издавать! Все сам! Все для России…»
«Еще Пальцев — редактор, да о нем и сказать нечего. Свободы слова у нас отродясь не было. У какой из стран была? Печатает, прославляет таких вот государственных деятелей».
Дмитрий сам с собой обсудил присутствующих и так еще бы стоял и обдумывал пасквили, но две вновь подошедшие женщины лишили его этого удовольствия. Одна из них была в преклонных годах, вторая — значительно моложе и красивее.
Немов, увидав их, подавился; одной была та самая тетушка его жены, Мария Антоновна, строгая надзирательница, что его отчитала. Он хотел уйти, убежать, спрятаться. Женщины — самый большой страх мужчин, в этом-то Немов точно не сомневался.
— Добрый вечер, — заговорила Мария Антоновна.
Послышались ответы со всех сторон.
— Это Мари Карме, известная французская певица, — властно
