Пушкиным, который возвращается из Михайловской ссылки, принимает самое деятельное участие в издании журнала «Московский вестник», пишет стихи, критические и философские статьи.
В конце 1826 года Веневитинов отправляется в Петербург — его переводят в Азиатский департамент Министерства иностранных дел. Эти последние месяцы его жизни чрезвычайно насыщены. По воспоминаниям Федора Хомякова, Веневитинов работает чуть ли не 24 часа в сутки. Но тень смерти уже стояла за ним. Когда министр иностранных дел Нессельроде пожелал узнать мнение директора Азиатского департамента Родофиникина о Веневитинове, тот отозвался о нем, как о человеке, подающем большие надежды, и прибавил: «Но он не долго пробудет с нами. У него смерть в глазах. Он скоро умрет». Разговор случился за два месяца до смерти Веневитинова.
Ф. Ф. Вигель (1786–1856)
Имя Филиппа Филипповича Вигеля обычно упоминают не иначе как с эпитетами язвительный и злой. Трудно, наверное, найти другого человека в истории XIX века, к которому бы относились отрицательно с таким удивительным единодушием. Применительно к Вигелю проблема состояла не в поиске недостатков — его мизантропия, болезненное самолюбие, мелочная придирчивость и развращенность («дурные наклонности», как обычно говорят) были столь очевидны, что споров не вызывали. Гораздо труднее было оценить его достоинства. И надо отдать должное современникам: несмотря на всю сложность объективной оценки этого замечательного человека, они неизменно отмечали его ум, знание людей и знание истории, которые в полной мере отразились в его скандально-неприятных, но тем не менее весьма интересных «Записках».
«С первого взгляда он не поражал благородством осанки и тою изящною образованностью, которою отличались русские дворяне, — писал о Вигеле Ипполит Оже, — круглое лицо с выдающимися скулами заканчивалось острым неприятным подбородком: рот маленький, с ярко-красными губами, которые имели привычку стягиваться в улыбку и тогда становились похожи на круглую вишенку. Это случалось при всяком выражении удовольствия, он как будто хотел скрыть улыбку, словно скупой, который бережет свои золотые слова и довольствуется только их звуком. Речь его отличалась особенным характером: она обильно пересыпалась удачными выражениями, легкими стишками, анекдотами, и все это, с утонченностью выражения и щеголеватостью языка, придавало невыразимую прелесть его разговору. Его слова были точно мелкая, отчетливо отчеканенная монета; она принималась охотно во всех конторах. Но иногда его заостренные словечки больно кололись: очень остроумным нельзя быть без некоторой злости».
Недоброжелательное, мягко говоря, отношение к людям стало формироваться в Вигеле в детские и отроческие годы, когда особенно сильно страдало его самолюбие. Отец его принадлежал к финскому роду Вигелиусов, служил комендантом в Киеве, потом губернатором в Пензе, мать происходила из небогатой русской дворянской семьи. По воле отца Вигель жил в роли приживальщика в богатых и знатных семействах, что, впрочем, не слишком способствовало его аристократическому воспитанию, скорее напротив, дурно сказывалось на его характере и наклонностях.
Однако благодаря знакомствам и протекциям служебная карьера Вигеля складывалась весьма удачно. Он служил в Московском архиве Министерства иностранных дел, был чиновником в администрации Новороссийской губернии и Бессарабской области, бессарабским вице-губернатором, градоначальником города Керчь. В 1829 году он был определен на службу в Петербург в Департамент иностранных вероисповеданий, дослужился до начальника этого учреждения и чина тайного советника, мечтал стать обер-прокурором Синода. «Ревнитель православия, чести и славы России, — писал о нем Липранди, — и зная историю, как, может быть, ни один из его предшественников и последователей не знал ее, он мог бороться на положительных данных с ненавистными ему католицизмом и лютеранизмом». Действительно, служил Вигель ревностно, порой даже излишне демонстрируя свое рвение, за что, впрочем, заслуживал не только неодобрение современников, но и награды. «Вигель получил звезду и очень ею доволен, — записал Пушкин в дневнике 7 января 1824 года. — Вчера был он у меня — я люблю его разговор — он занимателен и делен, но всегда кончается толками о мужеложестве».
Однако в большинстве домов Филиппа Филипповича встречали не слишком радушно. Наверное, С. А. Соболевский выразил не только свое собственное отношение к Вигелю в известной эпиграмме:
Счастлив дом, а с ним и флигель, В коих, свинства не любя, Ах, Филипп Филиппыч Вигель, В шею выгнали тебя! В Петербурге, в Керчи, в Риге ль, — Нет нигде тебе житья. Ах, Филипп Филиппыч Вигель, Тяжела судьба твоя.
«В течение жизни он неоднократно ссорился не только с отдельными лицами, но и с целыми семействами, с городами, областями и народами, — писал о нем П. А. Вяземский. — Не претерпев никогда особенного несчастья, он был несчастлив сам по себе и сам от себя».
М. Ю. Виельгорский (1788–1856)
«Граф Виельгорский прошел незамеченный в русской жизни; даже в обществе, в котором он жил, он был оценен только немногими. Он не искал известности, уклонялся от борьбы и, несмотря на то или, может быть, именно потому, был личностью необыкновенной: философ, критик, лингвист, медик, теолог, герметик, почетный член всех Масонских лож, душа всех обществ, семьянин, эпикуреец, царедворец, сановник, артист, музыкант, товарищ, судья, — он был живой энциклопедией самых глубоких познаний, образцом самых нежных чувств и самого игривого ума», — писал о графе Михаиле Юрьевиче Виельгорском Владимир Александрович Соллогуб.
Граф Михаил Юрьевич Виельгорский был сыном польского посланника при дворе Екатерины, женившегося в Петербурге на дочери адмирала Матюшкина и перешедшего впоследствии на русскую службу сенатором. Он получил блестящее домашнее образование и с ранних лет особенно увлекался музыкой. Шестнадцати лет от роду граф Виельгорский был пожалован в камер-юнкеры и поступил на службу в Коллегию иностранных дел, впоследствии он служил по Министерству народного просвещения и внутренних дел, занимая различные почетные должности.
Виельгорский никогда не стремился играть какой-либо политической роли, так как интересы и симпатии его были обращены преимущественно в сторону наук и искусств. Он сам был прекрасным музыкантом, и не только исполнителем, но и композитором. Шуман называл его «гениальным дилетантом», его романсы на стихи русских поэтов, в том числе и Пушкина, пользовались одно время огромным успехом, много лет он трудился над романтической оперой «Цыганы» на сюжет пушкинской поэмы.
В 20-е годы в
