на расстоянии вытянутой руки от камней. Судя по голосам, их было трое или четверо. Пока сарацины быстро переговаривались, Морэй затаил дыхание, желая съёжиться, стать невидимым, и вдруг в отчаянии почувствовал, что у него свело ногу.
Следующие пять минут показались шотландскому рыцарю самыми длинными в его жизни. Боль в сведённой ноге была адской, а пошевелиться, сменить позу он не мог. Морэй сосредоточенно пытался расслабить мышцы, и мало-помалу мучительная боль начала отступать. Судороги прошли, и Морэй ещё не успел прийти в себя, как сарацины, повинуясь прозвучавшему в отдалении громкому властному голосу, поскакали прочь. Разговор над головой рыцаря резко оборвался.
Ему показалось, что встретившиеся отряды снова разделились и каждый последовал своим путём. Вероятно, один намеревался двинуться на юго-восток, к Тивериаде, а другой — продолжить путь на север, в просторы пустыни.
После долгого ожидания, решив, что сарацины уже достаточно далеко, Морэй выбрался из своего убежища... И сердце его отчаянно забилось, когда он увидел, что он не один. На песке рядом с валунами лежал сарацин — по-видимому, спящий. Морэй замер, положив руку на разделявший их валун, и только тут заметил, что песок под телом неверного покраснел от крови.
Осторожно, стараясь не издать ни звука, рыцарь двинулся вперёд. Наконец он услышал жужжание, а потом увидел тучу мух, вьющихся над распростёртым телом. Сарацин был мёртв, его тело пронзил арбалетный болт, кольчужную рубашку пятнала запёкшаяся кровь, лицо, несмотря на бронзовый загар, было мертвенно-бледным. Он лежал между двумя длинными копьями, и Морэй понял — его специально уложили так, с руками, скрещёнными на груди, оставив возле тела лук и колчан со стрелами.
Присмотревшись, шотландец понял, что сарацин при жизни занимал среди соплеменников высокое положение. Его одежда, богато инкрустированные лук и колчан указывали на достаток и высокий ранг их владельца, но теперь ярко-зелёный плащ потемнел от крови, а блестящая, тонкой работы кольчуга не смогла спасти мусульманина от стального болта, вдавившего металлические колечки в смертельную рану.
Поначалу Морэя озадачили копья рядом с телом, но, присмотревшись как следует, он понял, что это носилки. Копья были превращены в своего рода погребальные дроги: тело уложили на раму из длинных копий и привязанного к ним сыромятными ремнями обломанного древка, а поверх натянули тугую ремённую сеть. Должно быть, сарацин умер в дороге, и его по какой-то причине оставили здесь. Судя по тому, с какими почестями обращались с телом, за покойным непременно вернутся.
Морэй вышел из-за камней и огляделся по сторонам, но нигде не заметил движения. Солнце уже начало клониться к западу, но до заката ему предстояло проделать ещё долгий путь, и оно палило так яростно, что воздух над скалами и песком дрожал от жара, поднимавшегося осязаемыми волнами.
Рыцарь быстро обыскал мертвеца в поисках сосуда с водой, хотя и сознавал, что поиски его тщетны. Кроме лука и колчана со стрелами, он не обнаружил ничего ценного. Меча и кинжала при мертвеце не было, скорее всего, их на всякий случай забрали товарищи убитого.
Морэй поднял инкрустированный лук, закинул на плечо колчан и отправился назад, к Алеку.
Когда он вернулся, Синклер всё ещё спал, его изборождённый глубокими морщинами лоб горел, как при лихорадке. Морэй встревожился ещё больше. Он понимал: самому ему друга не выходить. Чтобы спасти Синклера, следовало или как можно быстрее добраться до своих товарищей, или сдаться на милость сарацинов. Последнее казалось неприемлемым, и шотландский рыцарь решил отдохнуть до вечера, а ночью снова двинуться в путь. Но куда, если Ла Сафури теперь для них закрыт? Обратно в Назарет. Другого выхода он не видел... И то была его последняя мысль перед тем, как Морэй растянулся рядом с Александром Синклером и провалился в сон.
ГЛАВА 3
Проснувшись, Морэй с огромным облегчением увидел, что Синклер пришёл в сознание и, по-видимому, ему лучше. Но стоило Алеку заговорить, и у Морэя сильно поубавилось воодушевления: этот дрожащий шёпот мало походил на обычный голос его друга. Да и весь вид тамплиера, его воспалённые, тусклые, глубоко запавшие глаза слабо вязались с прежним обликом энергичного, деятельного, неутомимого Александра Синклера.
Не зная, многое ли сейчас способен уяснить храмовник, Морэй тем не менее терпеливо рассказал другу обо всех событиях дня и объяснил, что теперь им придётся двигаться на юго-запад, к Назарету, снова ночью, чтобы избежать сарацинских патрулей. Его тревожило одно — по силам ли раненому такая задача. Но тут у него полегчало на душе: Синклер прикрыл глаза, слегка улыбнулся и слабым ровным голосом ответил, что пройдёт столько, сколько потребуется, если Морэй будет поддерживать его и указывать, куда идти.
Это простодушное заверение, данное столь безыскусно и мужественно, стало для Лаклана Морэя преддверием ада.
После разговора друзей не прошло и часа — и оказалось, что Александр Синклер при попытке подняться тут же теряет сознание. До сих пор он не спал и вроде был в полном сознании, но как только Морэй закинул его здоровую руку себе на плечо и осторожно поднял раненого на ноги, как Синклер мгновенно мёртвым грузом повис на товарище, едва его не повалив. Тяжело дыша и бормоча бессмысленные ободряющие слова, Морэй ухитрился снова уложить тамплиера, а не уронить на сломанную руку. Потом опустился на колени, с испугом всматриваясь в искажённое болью лицо. Ситуация казалась безнадёжной, и он чувствовал нарастающее отчаяние.
Но, стоя на коленях возле Синклера и глядя в его лицо, Морэй вдруг вспомнил своего старого друга и родича, бывшего капитана, лорда Джорджа Морэя. Два года назад тот тоже был ранен, да так тяжело, что никто не сомневался в его близкой кончине. Но шотландский дворянин не только выжил, но и полностью выздоровел благодаря стараниям сирийского врача по имени Имад аль-Ашраф. Лаклан Морэй хорошо помнил, что Имад аль-Ашраф спас жизнь лорда Джорджа с помощью волшебного белого порошка, который облегчил боль раненого и держал его в беспамятстве, давая тем самым искалеченному телу время исцелиться.
Морэй потянулся к висящей на поясе сумке, запустил два пальца в отдельный кармашек
