послание?!
– Великая Матерь, Великая Богиня… Махадеви… – прошептал купец Рахматулло. – Так хиндустанские идолопоклонники именуют её.
– Что, что ты говоришь, бухарец? – не понимающе уставился на него кадий Абдуррахман.
– Я только лишь хотел сказать, – сказал Рахматулло своим обычным бодрым голосом. – Что коли это письмо написала нам сама богиня Кали, то она неплохо изъясняется по-чагатайски.
– Что ты хочешь, сказать этим, почтенный?! – продолжал дивиься Абдуррахман.
– Хочу сказать, – признался Рахматулло. – Что автор письма, без сомнения, человек. Человек, чьим разумом овладела богиня Кали, ибо эти самые душители в своих заблуждениях почитают её как хранительницу равновесия в мире… Думаю, что этот человек, чьим разумом овладело сие безумие, и является тем душегубом, которого мы ищем, – заключил купец. – Не думаешь, ли ты, кадий, что, и в самом деле, это написала злобная хиндустанская богиня Кали? А которой из своих многочисленных рук она держала калам? – хохотнул купец, хоть и смех его звучал не особенно весело.
– Человек?! – рассвирипел тут кадий Абдуррахман. – Этого человека, кто бы он ни был, следует сжечь на костре, четвертовать на площади Регистана, да просто разорвать на куски, хотя бы уже за богохульство, ибо нет Бога кроме Аллаха! А безумцу сему нет спасения, ни в этой жизни, ни в Судный день! Только откуда же он так хорошо знает по-нашему? – поинтересовался кадий уже спокойнее.
– Ну, видимо, это не житель Хиндустана, а наш здешний человек, чагатаец, возможно, самаркандец, вставший с пути правой веры, на путь убийства и безумия, – ответил Рахматулло – Ну, а что же? Ничего удивительного в этом нет… В самом Хиндустане немало людей, для вида исповедвующих нашу правую веру, состоит в Иблисовом обществе тхагов. Читал я у делийского историка Аль-Барани, что в годы правления в Дели султана Фируз-шаха, некий зуннардар ([18]), именуемый в среде идолопоклонников «брахманом», читал проповеди среди добрых мусульман и совращал их в своё идолопоклонство.
– Вот как! – поцокал языком кадий. – Однако же, купец, хорошо же ты знаешь про всех этих хиндустанских душителей, идолопоклонников! Доводилось ли тебе бывать в Хиндустане?
–Да, доводилось, – признался Рахматулло – Нас, купцов, и учили остерегаться тхагов-душителей, ведь они орудуют на больших дорогах, часто втираясь в доверие к проезжим путникам, прибиваются к караванам под видом случайных попутчиков, путешествуют в них наравне со всеми, а после заманивают путешественников в ловушку и жестоко убивают. Как же нам, купцам, не слыхать о них? А теперь ты поведай мне, кадий, как самаркандец, – в свою очередь обратился он к судье. – Поведай, о какой резне в Хиндустане, в коей повинен Тимур, самаркандский владыка, идёт речь в этом послании?
4
– Хорошо, бухарец, я расскажу тебе, – немного неохотно согласился кадий. – Амир Тимур вторгся в Делийский султанат, стремясь, как он сам говорил, защитить свет ислама в тех краях. Он легко разбил войско делийского султана, захватив немало пленных, и все эти пленные, за малым исключением, были либо гебрами-огнепоклонииками, либо же хиндустанскими язычниками, почитателями мерзостных идолов наподобие этой зловредной богини Кали, так называемой «великой матери», – продолжал он, с трудом скрывая презрение. – Поначалу великий амир намеревался самых искусных ремесленников и мастеров из числа сих пленных забрать себе, дабы они украсили плодами трудов своих наш Самарканд, иных раздать своим соратникам, а оставшихся продать в рабство.
Но, когда Тимур узрел число пленных, то сердцем его овладел страх, как бы пленники не восстали в тылу его войска. И великий амир повелел истребить их всех и отдал приказ по войску, что каждый добрый мусульманин, находящийся при нём, обязан убить хотя бы одного пленного хиндустанца и принести его голову амиру. Ослушника же самого ожидала казнь!
И воины Тимура принялись, словно одержимые, убивать пленников, не щадя и захваченных ими женщин, и детей из семей пленённых воинов, и прочих. Даже некий учёный, знаток литературы, который призван был стать летописцем побед владыки Самарканда, за всю свою жизнь не раздавививший и муравья, в одну ночь перерезал всех хиндустанцев, ставших было его рабами, точно овец, дабы самому не сделаться жертвой Тимурова гнева, – увлечённо рассказывал кадий Абдуррахман. – Сам же владыка ещё и похвалялся перед муллами и улемами собственным благочестием, утверждая в великой гордыне: «Сии пленники прожили всю жизнь язычниками, и после смерти их ожидала геенна! Я же, распахнув перед ними дверь мученической кончины, дал им возможность войти в райский сад! Решайте сами, кто же я? Убийца или праведник?» Так похвалялся великий ампр перед мужами ислама, охмелев от крови и выпитого вина!
– А в самом Дели не было резни? – тихо спросил купец Рахматулло, потрясённый рассказазом обо всех этих ужасах.
– Как же! Не было! – скривился кадий. – Поначалу в городе тоже всё было мирно. Но, воспользовавашись очередным запоем своего повелителя, воины Тимура и здесь принялись грабить и всячески притеснять горожан. Когда же городские старейщины явились к амиру и гурхану, тот велел гнать их вон, продолжая пьянствовать! В итоге грабежи и притеснения делийцев привели к попытке отчаянного городского бунта. Бунт был подавлен, а в городе вспыхнул пожар… Кто поджёг тогда город доподлинно неизвестно. Вернее, всего, сами делийцы, дабы их имущество, их жёны и дети, коих они, по свидетельствам очевидцев, сами швыряли в пламя, не достались озверевшему Тимурову воинству! – с горечью завершил своё повествование Абдуррахман.
– Да, заметил Рахматулло – ты, почтенный кадий, – неплохо знаешь эти печальные события…
– Как же иначе? – горестно вздохнул в ответ тот и добавил, потупившись:
– Ведь мой отец тоже участвовал в том походе Тимура на Дели… Но воистину никто не сказал об этом лучше, чем Алишер-бек, известный под тахаллусом Навои.
И тут судья прочёл несколько стихотворных строк:
Слыхал я, четырёх улусов хан,
Эмир Тимур, великий Гураган,
Повёл войска железною рукой,
И в Хинд войдя, жестокий принял бой…
А чтобы не могли враги восстать,
Велел он всех индийцев убивать.
И там он столько жизней загубил,
Что кровь убитых потекла, как Нил.
Отрубленные головы горой
Лежали над кровавою рекой.
Там не было пощады никому,
Настала смерть живущему всему… ([19])
– Верно, – спохватился тут купец Рахматулло. – Я ведь тоже когда-то читал эти строки. Это из той поэмы несравненного Навои, которая носит навзвание «Смятение праведных».
– Разумеется, – подтвердил кадий Абдуррахман. – Это из поэмы «Смятение праведных» и повторил ещё раз:
– Вот уж действительно «Смятение праведных» …
– «А нынче в Самарканде все праведные в смятении», – подумал Рахматулло, взглянув на растерянный вид того, кого на базаре именовали «светочем ислама».
Вслух же купец произнёс:
– Ну,
