контролировать меня. Не принимай это за любовь.
— В тебе есть сила воли, которой я восхищаюсь. Хотел бы сказать своему отцу «нет» так же легко, как это делаешь ты.
— У меня было много практики. — Вырывается невеселый смешок. — Я разочаровывала своего отца с самого дня рождения. Он хотел мальчика, а получил меня. Он хотел, чтобы я играла на пианино, а выбрала футбол. Он ненавидит татуировки, а у меня их целых три. Он хочет, чтобы помогала вести его бизнес, но я лучше умру.
Зачем я ему все это рассказываю?
Я сказала слишком много, но уже поздно брать свои слова обратно. Итак, расправляя плечи, готовлюсь к жалостливому взгляду, который всегда следует за этим.
Но этого не происходит.
Как и осуждение с его стороны.
Изумрудные глаза Грэма полны полного понимания.
— Мы стараемся угодить нашим отцам, но это значит, что мы не можем быть теми, кто мы есть на самом деле. Должны выбирать: быть самими собой или быть теми, кем они хотят, чтобы мы были. Ты должна гордиться тем фактом, что ты достаточно бесстрашна и остаешься верной себе, однако это всегда сопровождается чувством вины.
Я теряю дар речи.
Что-то испорченное в нем отражает то, что есть во мне.
Грэм действительно понимает. Он понимает меня.
Я перевожу внимание на лестницу под нами, преодолевая притяжение, которое оказывают на меня его зеленые глаза.
— Ты сказала: «три татуировки». — Парень искоса смотрит на меня, выгибая бровь. — Не вижу остальные две.
— Думаю, тогда тебе придется включить свое воображение, — говорю я, подмигивая, зарабатывая еще одну из его сексуальных ухмылок. — У тебя есть какие-нибудь татуировки?
— Нет.
— Что так?
— Я никогда ничего не любил так сильно, чтобы захотеть навсегда запечатлеть это на своей коже.
— Справедливо. И еще немного грустно. Должно быть что-то, что ты любишь. Кто-нибудь.
Он никак на это не реагирует. Вместо этого парень прислоняется спиной к стене, и между нами воцаряется тишина.
Значит, кто-то есть. Или что-то.
— Что ты нашла в Доминике?
Его вопрос застает меня врасплох. Никто никогда раньше не спрашивал меня о чем-то в такой резкой форме.
Поэтому я отклоняюсь и поднимаю плечо.
— Он симпатичный. У него есть деньги. Что тут может не нравиться?
Грэм поворачивает голову, чтобы посмотреть мне в лицо, но ничего не говорит. Ему и не нужно этого делать. Знает, что мой ответ был чушью собачьей.
И мне не нравится, что он видит мое вранье насквозь.
Я скрещиваю руки на груди.
— Тогда почему бы тебе не рассказать мне, раз ты такой умный?
— Ты встречалась с ним, так как знала, это пустая трата времени, — говорит он, как будто это очевидно. — Потому что это было безопасно. Потому что ты держишь людей на расстоянии вытянутой руки, там, где они не могут причинить тебе боль.
— Как он может быть безопасным? Этот придурок изменил мне.
— Потому что ты знала, что он все испортит. Он был предсказуем. Фильм не может застать врасплох, когда ты уже знаешь, чем все закончится.
Черт, а он хорош.
— Хорошо, доктор Фил. Достаточно психоанализа на одну ночь. — Опрокидываю в рот большую порцию текилы.
— Татуировки и текила, — бормочет он. — Никогда бы не догадался.
Я ухмыляюсь.
— Во мне есть еще много чего, что могло бы тебя удивить.
— Я уже это понял. Когда я брался за эту работу, думал, что ты принцесса с Парк-авеню.
— Разочарован?
Парень хихикает и отводит взгляд.
— Не сильно.
— Срань господня. Это была настоящая улыбка? — Сажусь на колени и хватаю его за лицо, чтобы осмотреть, дергая его челюсть влево и вправо. — Не думала, что это возможно.
Его улыбка становится шире, а щеки слегка краснеют. Что-то теплое скапливается у меня в животе. Теперь я не могу решить, что сексуальнее — его улыбка или пристальный взгляд.
Он отталкивает меня, и я снова опускаюсь рядом с ним. Мы по очереди пьем в уютной тишине. К тому времени, как выпиваем половину бутылки, тело расслабляется, а зрение затуманивается.
— Ты был прав про Доминика, — говорю я, слегка запинаясь в своей речи.
— Знаю.
— Все равно паршиво, когда тебе изменяют. Даже если бы заранее знала, что это произойдет.
— Это к лучшему. Он никогда не смог бы справиться с такой девушкой, как ты.
— Такой, как я?
И снова мы возвращаемся к предположениям.
— В твоих венах течет огонь, а в сердце — страсть. Эти скучные отпрыски с трастовыми фондами никогда не смогут сравниться с тобой в красоте. Ты другая.
Быть белой вороной в стаде богатеньких белых — это то, что четко понимаю. Я знала это, меня так называли всю мою жизнь. Это нехорошо. Когда взрослые смотрят на вас свысока и называют другой, это ранит и разрушает.
Но та же самая фраза прозвучала из уст Грэма… совершенно по-другому.
— Откуда ты знаешь? — Спрашиваю. — Ты меня даже не знаешь.
— Это моя работа — разбираться в людях.
Его работа. Конечно.
Но потом он продолжает:
— Легко заметить, что ты совсем не похожа на них, Эва. Тебе нужно найти кого-то, кто сможет оценить тебя такой, какая ты есть, потому что ты невероятная.
Он застывает с поднятыми бровями, выглядя удивленным собственными словами, словно не ожидал, что именно это вылетит из его уст.
Я тоже не ожидала этого.
Никто никогда не видел ничего сверх того, что я позволяю им видеть. Никто не потрудился заглянуть глубже.
Грэм резко встает с бутылкой текилы, слегка покачиваясь в своей позе. Он протягивает мне руку, и я позволяю ему отвести меня обратно на мое место. Позволяю себе насладиться ощущением его большой ладони, обхватывающей мою, в течение этих коротких мгновений.
— Спокойной ночи, Здоровяк.
Я похлопываю его по плечу и оставляю в коридоре, а сама, спотыкаясь, направляюсь в свою спальню. В голове вихрь пьяных мыслей.
Мне действительно нравятся предсказуемые парни. Это смягчает удар, когда они причиняют боль. Но в Грэме нет ничего предсказуемого.
А это значит, у меня большие гребаные неприятности.
ГЛАВА 5
ГРЭМ
У МЕНЯ БОЛЬШИЕ ГРЕБАНЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ.
Предполагается, что я должен притворяться телохранителем Эвы, а не напиваться и рассказывать ей, какая она потрясающая, пока мы одни на лестничной клетке.
Папа бы обосрался, если бы узнал. С другой стороны, я мог бы сказать, что просто выполняю его приказы, завоевывая доверие Эвы. В это он бы поверил.
Но правда в том, что она отвлекает меня больше всего на свете. Не спал всю ночь, думая о ней, когда следовало
