создавшиеся в отдельных пунктах, сыграли несомненную роль в защите местного еврейского населения, но лишенные организационного центра и функционируя, как придаток к политическим партиям, они были бессильны предотвратить или подавить происходившие во всей стране погромные эксцессы.
* * *
Уже через несколько дней после принятия закона о национально-персональной автономии, самое «существование Рады оказалось в опасности. В арсенале, постоянном очаге киевского большевизма, вспыхнуло восстание. К рабочим примкнули два украинских полка. Не находя надежной опоры в своей регулярной армии, украинское правительство вынуждено было поручить защиту республики, и вместе с ней всю полноту власти, «Вильному козацтву» (вольному козачеству), возглавляемому М. Ковенко. Он был назначен комендантом г. Киева и фактическим диктатором. По закону «Вилыне козацтво» должно было быть народной милицией, открытой для всех национальностей страны; фактически оно выродилось в изолированную воинскую касту с ярко выраженным антисемитским привкусом. В некоторых местах евреев совсем не принимали в отряды «козацтва»,в других — допускали по процентной норме. Параллельно организовывалось и крепло большевистское ядро с подкреплениями извне; среди красногвардейцев оказались и евреи; не было недостатка в еврейских именах и среди большевистской «головки» в Киеве (Чудновский — комиссар города, Крейцберг — комиссар финансов, Райхштейн — комиссар прессы, Шапиро — комиссар при армии), равно как и в таких центрах, как Одесса или Екатеринослав. Этого было достаточно, чтобы питать разговоры о «большевиках-евреях» и «евреях-большевиках» среди верных Раде воинских частей. Словесные прогулки насчет «предателей-жидов» стали почти бытовым явлением; на улицах, в казармах, при обысках — везде звучали темные угрозы. В городах воцарилось погромное настроение.
Борьба за Киев продолжалась 12 дней. Город непрерывно обстреливался из ружей, пулеметов и орудий. Некоторые кварталы переходили по несколько раз из рук в руки. Снаряды ложились и рвались у самого здания Рады, члены которой все же регулярно собирались на очередные заседания; особенно аккуратны в исполнении своего гражданского долга были еврейские фракции.
Но их лояльность была плохо оценена. Теряя почву под ногами, чувствуя себя изолированной, Рада нервничала, впадала в болезненную подозрительность и придирчивость и срывала досаду на меньшинствах, упрекая их в двуличности и в недостатке гражданского патриотизма.
20 ноября, в самый разгар уличных боев, от имени сионистской фракции был внесен запрос об антиеврейских эксцессах. Раду призывали выпустить воззвание к населению с требованием положить конец насилиям, в которых не без вины были и отряды вольного казачества. Вокруг запроса развернулись долгие и страстные прения, превратившиеся в словесную перестрелку между украинскими депутатами и представителями национальных меньшинств.
В результате было решено выпустить воззвание от имени всех социалистических фракций Рады. Практических результатов этот жест не имел. Погромная атмосфера в городе сгущалась, и на следующий день член сионистской фракции Рады М. Гиндес был вынужден интервенировать у председателя украинского совета министров В. Голубовича; тот высказал надежду, что, благодаря принятым мерам, удастся предотвратить дальнейшие эксцессы. Но в тот же день вечером фракция получила сведения о тревожном настроении на Подоле, и М. Гиндес, вместе с М. Розенштейном, посетили военного коменданта Киева и главу «вольного казацства», М. Ковенко, представив ему данные о насилиях его воинских частей над еврейским населением; полученный ими ответ был уклончив.
Подавляющее впечатление произвела гибель И. Тоголя, председателя Центр. Комитета Всероссийского Союза Евреев-Воинов и члена сионистской фракции Совета Киевской Еврейской Общины. Делегатское совещание Союза, с участием представителей провинциальных отделов, было арестовано украинским патрулем. Благодаря хлопотам Еврейского Секретариата и члена сионистской фракции Рады М. Лимановского, все задержанные были освобождены, — кроме Гоголя, имя которого потом появилось в списках погибших; было установлено, что он пал не жертвой шальной пули, а был заколот штыками во время содержания под арестом. Запрос, внесенный в Раду М. Лимановским, повел к созданию специальной комиссии для расследования событий. Но она не успела приступить к работе.
Спустя несколько дней власть перешла уже в руки большевиков, и 26-го января красноармейские части вступили в город. Украинское правительство и лидеры украинских партий эвакуировались в Житомир; еврейские представители за ними не последовали.
Почти непрерывная волна погромов, против которых правительство не предпринимало активных шагов, и антиеврейские речи и выкрики в заседаниях Рады, породили в еврейских массах неудержимо наростающее чувство сомнения, тревоги, разочарования и недоверия, граничащего с враждебностью к этой власти. Отношение этих масс к украинскому национальному движению было и до того более чем сдержанное. И. Чериковер писал в своей цитированной работе (стр. 115):
«Надо сознаться, что украинская идея, несмотря на поддержку еврейских партий, не проникла в толщу еврейского населения. Помимо партий существовал еще просто обыватель, который питал к украинскому делу определенное недоверие, в лучшем случае равнодушие. Это отношение выражалось не только в подсмеивании над украинским языком и вывеской; на украинизацию он отвечал пассивным сопротивлением. Еврейский обыватель боялся украинства, оно было ему чуждо в то время, как в русское государство и в русскую культуру он, несмотря на все последние потрясения, верил».
Организованная еврейская общественность все еще пыталась противопоставить этому разочарованию масс более оптимистическую оценку положения. Член сионистской фракции Рады, М. Гиндес писал в «Рассвете» (17 марта 1918 г.):
«Ответственные политические деятели, руководители еврейского общественного мнения, непосредственно соприкасавшиеся с Радой и правительственными кругами, знали, что последние неповинны в этом деле. Быть может, они не проявили той «святой тревоги», которой естественно было ждать от них при виде подмывающей край жестокой погромной волны. Быть может, они не нашли достаточно сильных слов для выражения своих чувств негодования. Но сделали они крайне мало потому, что больше сделать не могли. Трагедия бессилия — основная трагедия украинской власти — была хорошо видна еврейским политическим кругам, и нотка доверия, реабилитировавшая украинскую власть в глазах еврейских масс, производила должное действие».
В борьбе Рады с большевистским нашествием еврейские политические партии отчетливо стали на про-украинскую позицию.
«Что собственно произошло в Киеве? — спрашивал сионистский «Дер Телеграф» 25 января, вышедший уже под жестоким обстрелом. — «Столкнулись два стана, ведущие борьбу в России. На чью сторону должно было встать еврейское население Киева в этой борьбе? Без колебаний и сомнений мы можем, кажется, ответить ясно и определенно: на сторону Рады» ...
И далее: «Это не значит, конечно, что мы считаем всю политику Рады последним словом государственной мудрости и политической зрелости. Напротив, мы видим ошибки ее политики и, заседая в Раде, мы несомненно указывали на эти ошибки... И все-таки мы говорим, что при всех своих ошибках, при всех зигзагах своей политики, Рада была фокусом творческих демократических сил» ... — В бундовской «Фольксцайтунг» М. Рафес положительно отзывался о Раде
