к тяжкой обиде Голованова, поручил проводить физзарядку, заставил их бегать по дороге. Через три дня они уже делали гимнастические упражнения.
Молибога шумно негодовал и плевался.
— Откуда только пригнали эту сатану? — кричал он, когда Романцова не было в землянке. — Навязался напашу шею!
— Стильный паренек, — сказал Клочков со своей обычной дерзкой улыбочкой, — фасон давит!
Помкомвзвод Голованов в таких случаях вынимал из кармана старую газету и прикидывался, что целиком поглощен чтением. Но и ему надоела эта воркотня. Он прошел кадровую службу. Чувство обиды на Романцова постепенно притупилось.
— Довольно! — рявкнул он и так стукнул кулаком по столу, что лампешка подскочила и потухла. — Если услышу еще одно слово о Романцове, наложу взыскание, — гневно пригрозил он. — Сержант Романцов прав абсолютно и безусловно. Окопные крысы!
— А он? — лукаво спросил Молибога, чиркая спичками.
— Он участвовал в боях по прорыву блокады. Был ранен под Дубровкой.
— Все же ордена нет, — заметил Грузинов.
— И у меня нет, — решительно ответил на это Голованов, — а я два раза ранен и не хвалюсь!
Ему было нелегко произнести эти слова…
Но в отделении Романцова был еще Тимур Баймагомбетов.
Тимур был похож на птицу, которая не успела улететь осенью на юг. Романцову казалось, что ему все время холодно. Он как-то неуверенно оглядывался на снег и вздрагивал. Прекрасные глаза его были печальны. Иногда ночью он вставал с нар и долго сидел у печки, кидая дрова в пламя. Романцов, делая вид, что спит, тревожно смотрел из-под опущенных ресниц на него и раздраженно думал: «Мимоза! У вас в Казахстане снега не бывает, что ли? Ты же не узбек. Погибну я с тобою».
Каждое утро ему приходилось ругаться с Баймагомбетовым. Тимур упорно отказывался итти к ручью.
— Начальник, — нараспев говорил он, — не пойду… Не хочу…
— Товарищ красноармеец, — ровно, тихо, с трудом пересиливая раздражение, говорил Романцов, — я приказываю вам итти к ручью. Вы — здоровый. Это притворство! Вы ни разу не простудились за зиму.
— Такова национальная окраска, — снисходительно объяснил Клочков.
Он всегда был чистенько одет, аккуратно заправлен. С ним Романцову было легко ладить. Приказы он выполнял быстро и расторопно.
Неожиданно, как это часто бывает в марте, — ударил мороз. Дневальный, надеясь на оттепель, запас с вечера мало дров. Бойцы проснулись в холодной землянке. Дверь и окна заросли инеем. Трудно было вставать и в одних нательных рубахах бежать в утреннем полумраке к ручью.
— Жили без физзарядки, — ворчал Молибога, наматывая портянки, — даже Лейтенант ничего не баял.
— Разговоры! — звонко прикрикнул Романцов, засучивая рукава рубашки.
Баймагомбетов продолжал лежать на нарах.
— Не пойду, начальник, не пойду. — заныл он.
— Встать! — сказал Романцов.
Тимур робко, умоляюще посмотрел на него.
— Встать! — повторил Романцов, взяв Тимура за плечо. — Я приказываю встать!
Глаза Тимура наполнились слезами.
— Пять нарядов вне очереди! — сказал Романцов и быстро отошел, задыхаясь от волнения.
* * *
Заместитель командира батальона по политической части капитан Шостак шел по полю к землянкам первой роты. Это был седой, но удивительно моложавый человек, бывший преподавателе истории в одной из ленинградских школ. У него была привычка при разговоре открывать рот и гладить ладонью подбородок. От этого он казался простодушным.
Налево от землянок, у колодца, стоял Баймагомбетов. На его шинели не было пояса. Беспомощно опустив руки, он глядел куда-то в самый дальний край неба, где неспешно плыли клочковатые облака.
— Что ж ты, Тимур? — укоризненно спросил капитан.
Тимур виновато опустил голову.
— Отпусти, начальник, — попросил он тихо.
— Не могу. Нельзя так, Тимур. Приказ сержанта — закон. Разве ты посмел бы не послушаться отца?
Тимур неуверенно улыбнулся. Улыбнулся он одними губами, а глаза были тоскливые.
— Отец седой. У него борода.
— А сержант — старый солдат. Он тебя умнее, опытнее, он участвовал в наступлении, — мягко сказал капитан. — Ну, работай!..
Он отошел, сел на снег, вынул трубку. Тимур умело колол дрова. Он был ловкий и сильный. Табачный дым, цепляясь за шинель, за сухие стебли травы, стлался по снегу. Расстегнув ворот, капитан смотрел на Тимура и думал о том, как трудно двадцатилетнему Романцову командовать отделением. Романцов, видимо, и не подозревал, что капитан тревожится о нем. Он видел Шостака всего два раза на комсомольском собрании и, признаться, рассеянно слушал его слова.
Тимур колол дрова и негромко пел заунывную, тоскливую песню.
Шостак приказал проходившему мимо бойцу вызвать Романцова и медленно направился в землянку лейтенанта Матвеева.
Романцов одернул гимнастерку, смахнул с носков сапог золу (он сидел у печки), тщательно оглядел в зеркале лицо. Шинели он не надел. Добежав, припадая на левую ногу, до землянки лейтенанта, он передохнул, зачем-то провел рукою по щекам и громко постучал.
— Садитесь, — сказал строго капитан. — Вы дали Баймагомбетову пять нарядов вне очереди. Это ваше бесспорное право. Но подумайте, так ли уж вы сейчас уверены в своей правоте? Подумайте и скажите мне.
— Я не выдержал, товарищ капитан. Он — притворяется! Ведь он не узбек и не аджарец! У них холодные зимы.
— Конечно, притворяется! — согласился Шостак. — Капризничает! Но не симулирует. А ведь в этом разница. В поступках Тимура нет хитрости. Нет злобы. Я работал в Средней Азии, сержант. Там люди — мягкие, я бы даже сказал, женственные. Они ценят ласку и отвечают на нее крепкой и искренней дружбой. Баймагомбетов упрямится и капризничает, потому что вы не любите его.
«А меня кто любит?» — подумал Романцов.
— Вы не знаете, что Тимур уже два месяца не получает писем из дома. Ему дали узкие ботинки, которые натерли ноги. Пока я не распорядился, старшина не хотел переменить. Почему вы этого не знаете, сержант?
— Мне очень трудно, товарищ капитан, — взволнованно сказал Романцов.
— Разве вы никогда не командовали отделением? — удивился капитан.
— Я был… я был писарем.
Это было нечестно обманывать капитана. Но он уже не мог остановиться.
— А-а, — разочарованно протянул капитан. — Понятно. И… ранили вас случайно? Да?
«Боже, что я делаю? — сказал Романцов себе. — Я действительно подлец!»
Видимо, капитан заметил, как побледнел Романцов. Участливо он спросил:
— Что с вами, сержант?
— Мне очень трудно. Я не жалуюсь, товарищ капитан, но поймите…
— У вас восемь бойцов, а у меня — целый батальон. Сотни людей! И все они разные, непохожие друг на друга! У каждого свои радости, свои тревоги, огорчения, — капитан положил на ладонь Романцова тяжелую руку. — Я думаю, что из вас выйдет хороший командир отделения. Кто у вас самый лучший боец?
— Клочков!
Капитан изумленно взглянул на Романцова.
— Вы шутите?
— Он исполнительный, быстрый, ловкий. Он никогда не спорит. И военное дело
