надо было скорее миновать поле и укрыться в передней траншее. Он бежал в темноте, как бы разрывая грудью светящуюся паутину трассирующих немецких пуль.
Услышав стоны Шевардина, он камнем рухнул на траву, пряжка ремня больно впилась в живот.
— Поранили… — простонал Шевардин, хотя и без его слов было понятно, что он ранен. — Сережа, возьми термосы… отнеси… За мной потом придешь…
— Чорта с два! — сказал Романцов. — Не подохнут без обеда! Тебя куда ранило?
— В ногу, Сережа… И пуля разрывная…
Романцов свистнул.
— А тебе, балбесу, сколько раз говорили: не ходи один! — возмутился он. — Как я тебя донесу? В тебе только одного жира шесть пудов будет.
Он взвалил на плечи по-бабьи охающего от боли старшину. Чувствуя, что кости от тяжести захрустели, он поднялся. Теперь он шел мелкими, упругими шажками, пошатываясь, сжав зубы. Свиста пуль он не слышал. Это произошло не потому, что немцы прекратили шальную стрельбу из фланкирующих пулеметов. Нет, Романцов просто не думал о пулях.
Через два часа Романцов принес в боевое охранение термосы и пачку свежих газет.
— Пришел? — спросил лейтенант Сурков.
— Пришел, — равнодушно ответил Романцов.
— А кабель тоже ты срастил?
— На обратном пути…
3. СТРЕЛКОВОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
В марте сорок третьего года Романцова выписали из госпиталя. Он пробыл несколько дней в батальоне для выздоравливающих. Там было скучно, кормили плохо, и он обрадовался, когда получил предписание: выехать на Карельский перешеек, в Сертолово, в штаб Н-ской дивизии «для прохождения дальнейшей службы».
С вечера он аккуратно уложил вещи в самодельный фанерный баул, ушил непомерно длинную я широкую шинель, полученную в батальоне; затем, немного подумав, решительно снял с гимнастерки ордена и медаль и, бережно завернув их в темнолиловый платок, сунул в порыжевший и потерявший от времени форму бумажник. Он решил не носить их. Почему? Навряд ли он смог бы объяснить свой поступок. «Ведь будут спрашивать — кто да что, откуда ордена? — думал он. — А что мне говорить, если погиб Курослепов?..»
На рассвете пригородный поезд подошел к станции Песочная. Он остановился у семафора. Обычно финны утром обстреливали из тяжелых орудий станцию. Каждый день поезд останавливался на новом месте.
Мартовское небо голубело над черными вершинами деревьев, над черными крышами. Хрупкий ледок хрустел под каблуками Романцова. Перегоняя одиноких разбредающихся по улицам пассажиров — офицеров, бойцов, женщин в ватных брюках с мешками за спиною, он медленно, слегка припадая на левую ногу, пошел по шоссе к Сертолово.
Командир третьего взвода лейтенант Матвеев был добродушным, ленивым человеком. Под его мясистым, с широкими ноздрями носом висели черные пышные усы. Он сидел на койке, поджав под себя ноги, в расстегнутой рубашке, без пояса и, сонно потягиваясь, расспрашивал Романцова:
— Комсомолец?.. Двадцать лет… Романцов… Есть такой снайпер Романцов!
— Это однофамилец, — сказал Романцов решительно. Ему было трудно сказать это, как трудно выбросить старую, сломанную вещь, к которой давно привык. Конечно, это был плохой выход, это была глупость, но ведь он и не собирался хвастаться.
— Вы, Романцов, будете командовать вторым отделением. Сейчас наша рота стоит во втором эшелоне. Как видите, мы учимся.
— Сколько бойцов в отделении, товарищ лейтенант?
— Восемь. Валуев! — крикнул лейтенант ординарцу и потянулся к столу за папиросами. — Проводи сержанта в землянку взвода.
Взводная землянка находилась недалеко в лощине.
Пнув ногою тонкую дверь, Валуев торжественно, как конферансье, извещающий зрителей о выступлении знаменитого артиста, объявил:
— Второе отделение, смирно! Принимайте нового командира. Сержант Романцов! Прошу любить и жаловать!
Землянка третьего взвода была такая же, как все землянки, в каких жил Романцов. Железная печка с длинной трубой, маленькие оконца, нары, прикрытые плащпалатками, столик из консервных ящиков.
Бойцы сидели на нарах, курили и о чем-то разговаривали. При виде Романцова они сразу же, как по команде, замолчали. Романцов поставил на земляной пол баул, снял шинель. Он чувствовал себя неуверенно.
— Здравствуйте, товарищи! — громко оказал он, подходя к парам. — Ну, кто из второго отделения? Давайте познакомимся.
Восемь бойцов слезли с нар и остановились перед ним, с интересом рассматривая его лицо. Романцов вынул записную книжку.
— Молибога, — сказал пожилой усатый боец. Толстые губы его были ехидно поджаты. — Иван Иванович Молибога. Из Рязани.
— Колхозник?
— Разумеется. Земляной червяк!
— Как это понять?
— Мужик, что червяк — всю жизнь в земле роется, — весело заявил Молибога.
Вторым в шеренге стоял юноша, казах, с узким, покрытым нежным смуглым румянцем лицом. Он был похож на девочку, которая похожа на мальчика. Взгляд у него был печальный.
— Баймагомбетов Тимур.
— Это мы, товарищ сержант, ручные пулеметчики, Я — командир, а Тимур — мой второй номер, — объяснил Молибога, ковыряя пальцем в носу.
— Вы бы еще весь кулак в нос засунули, — сказал сухо Романцов. — Перед командиром надо стоять в положении «смирно».
— Виноват-с! — хихикнул Молибога, втягивая живот.
— Клочков Валентин! — громко сказал третий боец, высокий, сильный парень. Узенькие, прищуренные глаза его насмешливо смотрели на Романцова. Он беспечно улыбался.
Романцов тоже улыбнулся. Он не знал, что ему делать дальше.
— Грузинов… Иванов… Олещук… Мурзилин… Слыщенко…
Он захлопнул книжку. Что должны сейчас делать по распорядку дня бойцы? Оказалось, что бойцы ждут обеда. Учебных занятий сегодня не было. Они строили конюшню для транспортной роты. Есть ли свежая газета? И газеты не было. Ему оставалось одно — закурить. И он вынул кисет, наблюдая, как Молибога, с длинными, почти до колен, руками, неизвестно для чего ходил из угла в угол, топал огромными валенками, кряхтел и отдувался.
* * *
Труднее всего было с Баймагомбетовым.
Даже Молибога через неделю смирился и перестал называть Романцова на «ты». А вначале он притворно охал:
— Так ведь я, парень, старше тебя! Мне сорок стукнуло!
Но Романцов был непреклонен. Однажды он так гаркнул на него, что Молибога лишь сердито плюнул.
— Сатана! Чистый сатана!
И начал называть Романцова подчеркнуто вежливо: товарищ сержант. При этом он глядел куда-то в сторону и ехидно кривил толстые губы…
На другой день после прихода во взвод Романцов увидел, что бойцы идут умываться в шинелях. Он возмутился и приказал своим бойцам сиять не только шинели, но и гимнастерки.
— Здесь, товарищи, не детский дом! — сказал он упрямо.
Солдаты Романцова неохотно сняли одежду. На беду все это увидел лейтенант Матвеев, стоявший в дверях своей землянки.
— Кто приказал итти без гимнастерок?
— Сержант Романцов! — четко отрапортовал Романцов, поднося руку к шапке.
— Молодец! Объявляю тебе благодарность. Помкомвзвод, ко мне!
Старший сержант Голованов на цыпочках подбежал к лейтенанту.
После этого уже все бойцы взвода ходили умываться без гимнастерок. Потом Романцов, которому лейтенант,
