тем «уважаемым наставником», который спросил Боккаччо, как «идиоты в таверне» могут оценить поэзию, что было неявным оскорблением популярных писателей вроде Данте. Петрарка считал, что литературный язык должен быть предназначен для образованных людей, а не для массового потребления. Он был не одинок в этом мнении. Один из приверженцев его культа латинской древности, гуманист Никколо Никколи, презрительно заметил, что Данте был поэтом для «сапожников и пекарей», а его работы лучше всего подходят для «бакалейщиков, чтобы заворачивать [в них]. соленую рыбу»[103].
Данте считал иначе: одним из главных тезисов его прорывного исследования романских языков «О народном красноречии» было утверждение, что поэты, пишущие на «прославленном просторечии», тем самым сохраняют то, что прочно вошло в повседневную речь[104]. В титанической борьбе между эго Петрарки и наследием Данте Боккаччо оказался где-то посередине. Он понимал, что новая итальянская литературная традиция должна быть такой же сильной, энергичной и экспериментальной, как у Данте, но при этом такой же утонченной, музыкальной и эрудированной, как у Петрарки. Однако хрупкое эго Боккаччо и его юношеская преданность Данте не могли противостоять человеку, которого он боготворил, называя его на латыни dominus Franciscus Petraccus, мастер Франческо Петрарка.
Для Боккаччо, как и для многих других, выбор между Петраркой и Данте был связан не только с книгами. Это была борьба за душу. Для Данте поэзия была тесно связана с теологией и божественным откровением. По его мнению, Беатриче была действительно тем, что предполагало ее имя: дарительницей благословений. У Петрарки все было иначе. Муза любовной поэзии, принесшей ему славу, Лаура, хотя и была реальным человеком, была больше искусством, поэтическим кодом, который можно было собирать, разбирать и вновь собирать по мере необходимости. В одном стихотворении ее имя принимает головокружительный спектр значений, от «хвалебного» и «царственного» до «славы» и «благоговения», причем все эти итальянские корни можно вывести из слова Лаура[105]. Для Данте Бог был Верховным поэтом: «Божественная комедия» заканчивается видением вселенной как «un volume legato con amore», книги, скрепленной любовью[106]. С точки зрения Петрарки, поэты могут быть богоподобными в своих творческих способностях, но в конечном итоге они люди со всеми вытекающими из этого недостатками и ограничениями. Что касается веры, Петрарка называл себя благочестивым христианином и посвятил свои сонеты о Лауре Деве Марии. Но, помимо этих формальных заявлений, он также был человеком, постоянно мучимым духовными сомнениями. Они были центральной темой «Моей тайны, или Книги бесед о презрении к миру», этого невероятного сочетания эгоцентричного невроза и потрясающей эмоциональной глубины.
К 1374 году, когда умер Петрарка, в год последней лекции Боккаччо о Данте, общественное мнение стало склоняться не в пользу Данте. Широкая литературная общественность по-прежнему обожала его, но многие образованные люди стремились к литературному изяществу и устойчивому возрождению древнеримской и греческой культуры в исполнении Петрарки[107]. Сам Боккаччо неуклонно и неумолимо отходил от энергичного тосканского диалекта своего «Декамерона», произведения, на которое оказал глубокое влияние Данте, и стал заниматься исключительно латинскими произведениями.
В 1436 году протеже Петрарки, флорентийский гуманист Леонардо Бруни, написал «Жизнь Данте», в которой отверг дантовское мифотворчество первого издания «Малого трактата в похвалу Данте» Боккаччо. В ответ на «любовь, вздохи и жгучие слезы» в биографии Боккаччо Бруни подчеркивал ученость, гражданскую позицию и общественную жизнь Данте. В заключение сравнил Данте с его наследником Петраркой, которого назвал главным писателем Италии: «Петрарка был мудрее и благоразумнее [чем Данте]., выбрав спокойную и неторопливую жизнь, а не труд в республике, разрываемой разногласиями гражданских фракций. Ибо подобные решения часто приводят к тому, что человек изгоняется из-за злобы людей и неблагодарности народа, как это и случилось с Данте»[108]. Биографии Данте продолжали множиться, но вердикт был вынесен. Более редкие стихи Петрарки стали золотым стандартом литературы, и родился термин «петраркизм». Данте, конечно, сохранял высокое положение, особенно во Флоренции. Но перевес был в пользу Петрарки и продолжал оставаться на его стороне на протяжении всего Ренессанса.
В соперничестве между Данте и Петраркой, а точнее, в продолжающейся борьбе Петрарки с призраком Данте на карту было поставлено гораздо больше, чем культурное признание. В основе этого стремления к литературному превосходству лежала связь между художественным творчеством и религиозной верой. Для Данте с того момента, как он увидел Беатриче в 1274 году, и до самой смерти в 1321 году два эти понятия, искусство и религия, были неразделимы: стихосложение и любовь к Богу были взаимно дополняющими занятиями. Для Петрарки литература была убежищем, спасением в мире мирской и духовной неопределенности. К моменту расцвета Петрарки принцип поэзии Данте, его вера в мир как поэму Бога были поставлены под сомнение[109]. Благодаря Петрарке родилась современная идея искусства, в то время как более старая версия Бога, а вместе с ней и наследие Данте начали сдавать свои позиции[110].
* * *
Несмотря на то что творческий дух Данте стремился найти дом среди ученых и интеллектуалов Италии, поэты и художники продолжали встречать его с распростертыми объятиями. В одном из рассказов флорентийского автора Франко Саккетти Il trecentonovelle, сборнике «трехсот рассказов», вышедшем в 1399 году, вскоре после лекций Боккаччо, Данте пробирается по улицам Флоренции, собираясь заняться судебным делом, и натыкается на кузнеца, который «поет стихи Данте, словно песню, и так путает строки, выкидывая их то здесь, то там, так что Данте кажется, что он чем-то сильно его обидел»[111]. Образ ничтожного простолюдина, по памяти распевающего эпическую поэму Данте на улицах, подтвердил пророчество Петрарки: Данте действительно стал культурной опорой для трактирного пьяницы и его социальных эквивалентов. Тем временем литературная личность самого Данте полностью сформировалась и приобрела черты, которые мы узнаем и по сей день. В рассказе Саккетти Данте слыл холодным, резким человеком, поэтому он ничего не сказал кузнецу. Напротив, он спокойно подошел к его кузнице, взял инструменты и бросил молот на улицу. Кузнец в недоумении спросил: «Какого дьявола ты делаешь? Ты с ума сошел?» Данте ответил: «Если не хочешь, чтобы я портил твои вещи, не порти мои»[112].
Эта история передает свирепое ingegno, остроту ума, ассоциирующуюся с Данте, и показывает, какое распространение получила его поэма во флорентийском обществе. Саккетти рассказывает похожую историю: в ней Данте снова идет по Флоренции и сталкивается с погонщиком ослов, по сути, мусорщиком, собирающим отходы. Погонщик «пел из книги Данте», и «когда он пропел кусок, то ударил свое животное и крикнул: "Арри!"»[113]. Данте был не слишком доволен, когда услышал, как мусорщик сказал «Арри!» так, будто этот скрипучий звук был частью «Божественной комедии», поэтому он подошел и резко ударил его, сказав: «Я не включал это "Арри!" в свою книгу»[114]. Пастух не узнал
