хватает снега, холодного снега, что сверкает всеми цветами радуги в огнях улицы. Белизна снега, его запах, свежесть полностью завладели мной, и секретарша с ее старомодными белесыми локонами исчезла из моих мыслей.
Я постепенно погружалась в глубину. Передо мной – поле, у которого не видно линии горизонта, неясно, где оно исчезает в тумане. Вместо горизонта – только обширное пространство земли, покрытое тонким снежным покрывалом. Летят снежинки, такие большие, будто кто-то рвет бумагу и бросает ее сверху, с неба, которого нет. Смотрю вверх и вижу необозримое море снежинок, что закрывают окоем. В этот миг в поле моего зрения влетает птица. Вспорхнула, появилась из ниоткуда и взлетела в белый дрожащий воздух. Я чувствую спокойствие, что исходит от снега, сверкающего белизной и серебром под моим взглядом. Страха нет, белизна умиротворила меня. Сквозь полчища снежинок начинает пробиваться солнце. Его золотые лучи заставляют меня опустить взгляд. Я рассмотрела свои серебристые туфли, покрытые блестками, подходящие к окружению и очень красивые. Какие они замечательные, какие чудесные, – подумала я и глубоко вдохнула.
Рассмотрела получше: их серебристый цвет шел не от блесток, а от рыбьей чешуи. Вдруг мои ноги начали двигаться, поплыли. Вместо туфель у меня были две серебристые рыбы с отрубленными головами. У них дергались хвосты и приводили в движение мои ноги. Я шла туда, куда они меня согласованно вели. Какие они замечательные, какие чудесные, – продолжала думать я… Вдруг рыбы остановились. Послышался щелчок большого, тяжелого переключателя, затем резкий высокий звук, и блеснул очень яркий свет. Он ослепил меня, и я зажмурилась. Солнце опустилось совсем низко, на уровень моего роста, и освещало меня сбоку. Я ничего не видела, но слышала аплодисменты и крики. «Браво, браво, вы сами откусили им головы!» – кричали люди рядом. Я не видела их из-за яркого света. Это я откусила им головы! Мне стало нехорошо. Я провела рукой по губам и посмотрела. Ладонь была в крови, на которой светились чешуйки. «Не-е-ет! – закричала я. – Не-е-ет…» Но мой голос не был слышен за аплодисментами и возгласами. «Браво, браво… – раздавалось рядом, – браво, браво!» Я стояла словно на сцене. Свет слабел, и я узнала секретаршу. Она что-то записывала. Я смотрела на нее. Все сошлось в ней, в ее крупной фигуре. Аплодисменты таяли. Ко мне подошел пожилой человек с сигаретой во рту. Он протянул мне руку.
«С сегодняшнего дня я директор и говорю, что вы получили отличную оценку. Мы еще будем наблюдать за вами».
«Где прежний директор?» – спросила я и почувствовала на губах чешую. Снова вытерла ее пальцами, а потом лизнула их. Мелкие твердые чешуйки прилипли к моему языку. «Вкусно», – шепнула я человеку с сигаретой. Раздался сильный высокий звук. Сигнал открывающейся двери вернул меня в реальность. Белизна библиотеки отразилась в моем сне. С трудом открыв глаза, я некоторое время не могла понять, что происходит. Заспанная и неловкая, я взяла куртку и сумку, поправила кресло и пошла к выходу. Дверь закрылась за мной, и я спустилась по лестнице. Я была еще одурманена, но почувствовала необычное. Свет в вестибюле был другой – приглушенный. Внутреннее пространство Института приобрело медный оттенок. Я не хотела задерживаться, желая как можно скорее выйти на улицу. Однако что-то влекло меня открыть, что же происходит. Я остановилась и обернулась. Раньше я не обращала внимания, что окошки на дверях с левой стороны прикрыты коричневыми занавесками. Это придавало коридору теплый тон. Мне показалось, что окошки – что-то новое, что их не было вчера и сегодня утром. Я точно ошибаюсь, – подумала я, – они не могли сотвориться просто так. Медный оттенок света обратил на них мое внимание – вероятно, заменили цвет ткани, натянутой на стеклянный просвет. Внезапно меня сильно заинтересовало, как выглядят помещения за свежевыкрашенными деревянными дверьми.
Я подошла к одной двери, которая не была заблокирована, и поднялась на цыпочки, чтобы заглянуть внутрь. Мне хотелось пройтись по зданию и расспросить уборщицу, кто здесь работает и чем занимается Институт. До этого мгновения мне не приходило в голову разузнать, где я провожу время, – Институт, и все, я приняла это как должное, прибавив то, что каждый ожидал бы от такого учреждения. Институт занимается исследованиями в какой-то неизвестной мне области. Теперь, стоя на цыпочках, еще не до конца проснувшись и в изумлении от сна, я пыталась узнать больше об этом странном месте. Я вытягивала шею как могла, но увидеть комнату за дверью никак не получалось.
– Уборщица ждет, чтобы открыть вам, – услышала я секретаршу за спиной.
Мне стало стыдно.
– Да, спасибо вам… я уже иду.
Секретарша улыбнулась и безмолвно исчезла, словно ее унесло ветром.
Ну вот, я испортила мнение о себе. Как же это попадет в ежедневный отчет, – подумалось мне. Я смотрела в серо-белую плитку на полу, чистую, как слеза. Складывалось впечатление, будто по плитке никто никогда не ходил. На улице была грязь, а в целом здании ни одного отпечатка запачканных подошв. Пока мои шаги отдавались в коридоре Института, я размышляла о сне. Конечно, уборщица сердилась. Я нарушала ей распорядок открывания двери. Если бы мне спрятаться и немного подождать, может быть, я увидела бы еще кого-нибудь из своих таинственных коллег. Уборщица встретила меня, держа руки в карманах вязаного свитера.
– До свидания!
Тишина в ответ. Уборщица очень энергично заперла за мной дверь. Я снова была отдохнувшей, несмотря на неприятный сон. Что означают обезглавленные рыбы на моих ступнях? Я выпрямила спину и посмотрела в небо, по-прежнему сырое и серое. В воздухе пахло рекой. Странно, подумала я и сделала глубокий вдох. Раз, потом еще раз… На моем лице заиграла улыбка. Хорошо. Рядом со мной пробежал пес, тот самый, что лаял, когда я появилась здесь в первый раз. Теперь он не обратил на меня внимания. Он подскакивал, словно обезумев. Я наблюдала за ним: он ни за кем не гнался, его тоже никто не гнал. С ума сошел… Описывая по двору неправильные круги, он чуть не врезался в меня.
Хорошо, что он не задел меня, потому что в своем упорном беге он поломал бы мне пальцы ног, если бы наступил на них. Свобода. Он бегает, не сознавая, что, будь он человеком, его бы отвели в полицию. А для собаки он ведет себя нормально, просто с безуминкой… По крайней мере с точки зрения человека. Что бы для меня означала свобода? Не знаю, даже не могу предположить. Да, скажем, в нынешних обстоятельствах – взять с собой в
