Бором, он же проводил анализ текущих проблем и требований населения и делал на их основе выводы. Выводы, в свою очередь, трансформировались в готовые решения в виде прямых и четких указаний, которые Бор передавал непосредственно служителям культа. В зависимости от направленности указаний их выполнением занималось одно из сословий монашества. Клирики желтого порядка занимались организацией социальной жизни общества, а клирики черного порядка — государственной безопасностью и правопорядком. Помимо Бора, церковной жизнью руководил клирикторат, во главе которого было четверо высших клириков, по два от каждого порядка. Поговаривали, что с ними Бор общается лично.
Обо всех нюансах городской жизни Гаттак, конечно, знал, но одно дело знать, и совсем другое — жить этой жизнью. С самого своего внедрения в общество он жил в изолированных социальных группах: школа-интернат, военное училище, академия. Он всегда был при деле, и дело его жизни было предопределено ему Бором еще при внедрении. С самого внедрения (высшие не рождались, они именно внедрялись в общество уже готовыми его членами) ему внушалось, что Бор не может ошибаться с выбором предназначения и жизненного пути внедренного. Он был высшим, и это само по себе уже накладывало на него отпечаток долга.
За принадлежность к касте высших Гаттак, как и любой внедренный, платил полной покорностью воле Бора. Она не оспаривалась и не подвергалась сомнению. Дерзнувшие ослушаться воли Бора имели дело с черными клириками. Как правило, попавшие в поле внимания черного клириктората высшие уже не имели шансов вернуться к своей привычной жизни. За ними приходили черные клирики, уводили в церкви и подвергали процедуре раскаяния в исповедальнях. Об их дальнейшей судьбе ничего известно не было — в среде высших не принято было говорить об отступниках. Был человек, жил рядом, служил, верил (казалось бы, истово верил), но в один миг выяснялось, что он вероотступник. Вероотступник не по делам, а по мыслям его. Таких вероотступников забирали, и вся их прошлая жизнь словно стиралась. О них нельзя было говорить, о них нельзя было вспоминать, нельзя было обсуждать их проступки. Тем более что чаще всего до самих проступков дело не доходило, карались даже намерения. Вскоре о них просто забывали, будто и не было их на белом свете.
За всю свою жизнь Гаттак видел такое не раз, и самое ужасное, что каждый такой случай происходил с кем-нибудь из его приятелей. С теми высшими, с кем Гаттаку было интересно, с кем ему удалось сблизиться, с теми, кто мог позволить себе говорить то, что думает, а не то, что положено. Они позволяли себе думать о том, о чем хотелось думать. Они неосмотрительно задавались вопросами.
Их забирали внезапно — иногда днем, застав за тренировкой или чтением, а иногда посреди ночи. Приходили черные клирики и уводили подозреваемых в измене на допрос. Обратно задержанные никогда не возвращались. И всякий раз Гаттак боялся за свою судьбу. Боялся, потому что знал (нет, даже не знал, а скорее чувствовал), что эти вероотступники имели на него влияние. Своими идеями они будоражили душу Гаттака, заставляли его голову рождать собственные мысли. Мысли, карающиеся Бором. Мысли запретные и потому такие притягательные. Бороться с этими мыслями было все равно, что биться с самим собой. Кто знает твои слабости лучше тебя самого? Кто знает твои мысли лучше тебя самого? Как скрыть эти мысли от себя самого, если скрывать их совершенно не хочется? Хочется их обдумать, прочувствовать, попробовать на вкус, словно изысканное блюдо. Посмаковать в обществе таких же, как ты сам, и потом обсудить послевкусие. Сделать выводы. Родить на их основе новые вопросы и искать на них новые ответы. Эту практически непосильную задачу Гаттак для себя решил. Вернее, ему казалось, что он решил ее. Не думать о том, о чем думать хотелось, было практически невозможно, но можно было заглушать эти мысли истовой молитвой. Тупым механическим повторением одних и тех же слов «… да пребудет мудрость Твоя и замысел Твой превыше всего!» и так далее по тексту.
Со временем Гаттак перестал сближаться с людьми. Решение обособиться, закрыться ото всех и не выдавать своих мыслей пришло само собой. Был ли страх перед клирикторатом основным драйвером этого бессознательного решения или все же сработали социальные меры воспитания высших, Гаттак не знал. Но факт оставался фактом — к своим двадцати годам Гаттак был нелюдим и скрытен. Он научился прятать свои мысли и чувства ото всех, даже от себя самого. Он научился глушить в себе стремление к познанию окружающего мира. Научился закрываться от вопросов, мучивших его, молитвой и усердием в занятиях. Гаттак стал идеальным высшим. Не это ли послужило причиной его назначения в разведшколу?
Вчера Гаттак поделился этими мыслями со своим куратором. Куратор посоветовал обратиться к штатному капеллану, и клирик, выслушав молодого слушателя разведшколы, предложил решение — тридцать минут исповедальни.
Собственно, именно туда сейчас и направлялся Гаттак. В школе и за ее пределами было положено носить гражданскую одежду. Любой слушатель разведшколы, покидая территорию НИИ, должен был походить на рядового сотрудника. Даже сами сотрудники научно-исследовательского центра космических инноваций не догадывались, кто находится у них под самым носом. В их глазах все обитатели особняка на территории НИИ тоже были сотрудниками института, работниками одного из направлений исследований. В ход была запущена дезинформация о якобы засекреченной программе исследования дальнего космоса, и потому отрешенность и нелюдимость работников «особняка» подозрений ни у кого не вызывала.
На город опустилось покрывало тьмы, и холодный день сменился еще более холодным вечером. Гаттак укутался потеплее, взял свой пропуск и вышел из комнаты. Своего соседа он не видел с самого утра и был рад, что не придется выкручиваться и объяснять, куда его демоны потащили на ночь глядя. Крон, должно быть, проходил «индивидуалку» — так называли особые индивидуальные задания, подобранные для каждого курсанта отдельно. На такие задания курсантов начинали посылать практически с самого первого дня пребывания в спецшколе, Гаттак и сам уже несколько раз выполнял их и был у кураторов на хорошем счету.
Покинув КПП, парень направился в сторону парка. Он почти бегом перебежал дорогу, хотя необходимости в спешке не было. Просто Гаттак привык передвигаться стремительно и быстро — эта привычка тянулась за ним с самого внедрения. Все и всегда он и его товарищи выполняли на время. В столовую бегом, на зарядку бегом, задачи — на время, разобрать и собрать оружие — на время, вождение транспорта — на скорость и так далее. В спецшколе такую манеру передвижения забраковали, поскольку разведчик не должен был привлекать к себе внимания, а бегущий по городу человек неизбежно это внимание к себе привлекает. Зато кураторы разрешили использовать быстрый шаг как попытку изобразить очень занятого горожанина. Кроме того, такая манера передвижения была отличным способом засечь за собой слежку — мало кто из жителей Родины передвигался столь же стремительно.
Пропустив мимо себя две припозднившиеся машины, Гаттак метнулся в сторону парка, туда, где в снегу меж частых деревьев была протоптана тропинка. По ней ежедневно ходили все сотрудники НИИ, поскольку остановки общественного транспорта поблизости предусмотрено не было. На самом деле, острой необходимости идти через парк у Гаттака не было — ближайшая церковь с достаточным количеством исповедален была всего в километре от НИИ, достаточно было повернуть направо после КПП и идти вдоль дороги до ближайшего перекрестка. Но привычку запутывать возможное преследование и вычислять потенциальную слежку кураторы рекомендовали прививать себе с самого начала обучения. Вот Гаттак и прививал.
Мысленно попросив у Бора прощения за нарушение ПДД, парень нырнул в парковую тьму. Ориентиром ему служила мачта связи с красным маячком на самом верху. Огонек весело прыгал вдалеке, служа проводником в довольно густой лесополосе. Гаттак знал, что этот ретранслятор стоял по другую сторону парка, там же находилась и небольшая церквушка, которая ему почему-то очень нравилась — не то уютом своим, не то настоятелем.
В столь поздний час в лесополосе не было ни души. Звуки в голом морозном парке разлетались на многие сотни метров, звенели, отражаясь от промерзших стволов деревьев, и легко выдавали любого, кто не обладал техникой бесшумного передвижения по заснеженному лесу. Гаттак шел быстро и старался ни о чем не думать, сосредоточившись на звуках. Мозг анализировал ситуацию и окружающую обстановку в фоновом режиме. Внезапно его пронзило волнение — он даже
