Юрий Бор
Солдат Сидоров
В самом начале мая 1986 года нас, около сотни бритых и растерянных пацанов из разных концов тогда еще огромной страны, привезли в Калугу для прохождения срочной службы в учебной роте войск связи. Хотя говорить «растерянных» было бы не совсем верно. Мы были испуганны, ошарашены, шокированы, и все эти чувства столь явственно отражались на наших лицах, что оглядываясь назад и вспоминая их, я не могу не улыбнуться, хотя тогда было совсем не до смеха.
Разрыв между только что закончившимся детством и суровой взрослой жизнью, в которой мы внезапно очутились, произошел слишком быстро. Жесткий распорядок дня, дисциплина, осознание того, что все твои желания, чувства, капризы здесь никому не интересны, все это слишком резко контрастировало с волнами родительской любви и домашнего тепла, из которых нас так внезапно выдернули.
Именно тогда я в первый раз увидел Сидорова. Высокий нескладный со странно счастливым выражением лица и блуждающей на нем полуулыбкой, он настолько выделялся на фоне серой инкубаторской массы новобранцев, что не обратить на него внимание было попросту невозможно.
Первое, что привлекало в нем внимание — это форма. Нет, не сама форма, а то, как она на нем сидела. Ведь умение носить форму, и не только военную, любую форму: летчика, моряка, сотрудника полиции или работника метрополитена, — это огромное искусство, которое приходит с годами. Поэтому неудивительно, что только что полученное обмундирование висело на нас, как старый мешок на огородном пугале. А вот на Сидорове она именно что сидела. И это было странно.
У него были невероятно длинные руки, несуразно длинные даже для его немаленького роста, и короткие рукава новенькой хабэшки, из которой они торчали, эту несуразность только подчеркивали. Штаны тоже были коротковаты. Это не так бросалось в глаза из-за сапог, но вот то, что галифе начинало расширяться значительно выше того места где это предполагалось, было заметно даже невооруженным взглядом. Да и складки под ремнем ничем не отличались от наших. И несмотря на все это, форма на нем сидела. Вот не могу объяснить как и почему, но сидела и все тут!
Еще его отличало поведение. Каждый из нас пытался как-то о себе заявить, поставить, выделиться. Коллектив находился в постоянном броуновском движении, напоминая колоду карт в руках ловкого шулера. Создавались какие-то группки по национальным, социальным или каким-то иным абсолютно непонятным и нелогичным признакам. Создавались и тут же распадались, чтобы перетасоваться и собраться вновь уже в каком-то ином, совершенно противоположном составе.
И только Сидоров, как Гулливер среди лилипутов, незыблемой скалой возвышался над всей этой суетой, с непониманием глядя на разбивающийся об ее основание муравьиный поток. Чувствовалось, что для него все это было мелко, незначительно, неважно, и то, что он выглядел значительно старше нас, это ощущение только усиливало.
Но главное было не это. Главное это были его глаза, невероятно ясные и пронзительно-голубые. И улыбка, добрая, по-детски беззаботная, которая не сходила с его лица и настолько диссонировала с нашим общим настроением и окружающей обстановкой, что не обратить на него внимания было попросту невозможно. Неудивительно, что он меня заинтересовал. Я подошел и представился:
— Привет, меня Юра зовут, — и протянул руку.
Он посмотрел на меня, улыбнулся еще шире и ответил:
— А я Сидоров, — и чуть подумав, добавил, — Солдат Сидоров, — умудрившись произнести оба эти слова с большой буквы.
И еще голос. У него был такой голос, от которого становилось тихо и спокойно. И хорошо. И хотя весь облик этого человека совершенно не вязался с моим представлением о том, как именно должен выглядеть СОЛДАТ, но я ему почему-то поверил.
Вы уж простите, что называю его только по фамилии, имени не запомнил. А может и не знал? Да нет, наверняка знал, просто забыл. Если бы я называл его по имени, то может быть оно и отложилось у меня в памяти, но я обращался к нему как все, по фамилии. Именно так я его запомнил, именно так и буду его называть.
* * *
О том, что у Сидорова не все в порядке с головой, мы узнали уже позже. Сперва просочилась информация от наших сержантов, что его признали негодным к строевой службе по медицинским показаниям. Те же сержанты сообщили, что он еще являлся и единственным кормильцем семьи, поэтому не подлежал призыву вдвойне. Да и без этих слухов странности его поведения были достаточно заметны. Нет, он не был каким-то сумасшедшим или дебилом в полном понимании этого слова. Он был именно что странным, лучшего слова для его описания я просто не нахожу.
И самое странное в этом странном человеке было его неистовое желание служить. Не знаю, что было тому причиной или сладость запретного плода, или престиж воинской службы. Да-да, в те времена отслужить в армии было еще не только обязательно, но и почетно. Это уже потом, когда она превратилась в «рабоче-крестьянскую» не по названию, а по сути, когда на службу стали попадать в основном представители именно этих социальных слоев, по причине того, что у них попросту не хватало средств откупиться, то ее престиж подупал, а тогда все было совсем иначе. К примеру, в нашей роте служил сын тогдашнего киевского мэра Згурского. И служил как все, ничем не выделяясь из общей массы, ну разве что слегка избыточным весом, от которого он, правда, вскоре избавился.
Как бы там ни было, но Сидоров ежегодно обивал пороги военкоматов, заваливал письмами советские и партийные органы и, в конце концов, своего добился. Незадолго до истечения призывного возраста (ему тогда было 26 лет), его призвали на срочную службу.
Нас часто окружают странные мужчины и странные женщины. Мне потом доводилось видеть подобных людей, их трудно сразу выделить из толпы. И в основном это были по-своему умные и талантливые личности. Многие из них догадывались о своих странностях и научились их маскировать, открываясь только перед близкими и знакомыми людьми. Но впрочем, что мы о других, давайте лучше я расскажу вам про Сидорова.
Во-первых, он любил поесть. О, как же он любил поесть! Кормили нас неплохо, еда была может быть и не самая вкусная, но ее было много. И многие «недоедали». Вообще-то, по неписаным армейским законам, оставлять еду недоеденной считалось правилом хорошего тона. Особенно самые ценные продукты: белый хлеб, масло, сахар.
Не буду углубляться в психологические истоки
