Обёртка от сладостей.
Ясно. Это я вчера оставила, после того, как выходила на кухню и одним махом, в какой-то несознанке съела пол-пачки шоколадного печенья, закусив целой плиткой чёрного шоколада.
Не могу сдержаться и нервно смеюсь. Моя идиотская многолетняя привычка запихиваться сладким за обе щеки, после того как… Ладно, сейчас не об этом.
Накладываю на блюдце немного сыра и кусочек яблока, глядя на улицу сквозь большое, чисто вымытое окно. Я спокойна. Я собрана.
Сегодня новый день, который пройдёт замечательно. Я всё спланировала, ко всему готова. И неважно, что было накануне.
Негромко жужжит напоминалка в телефоне — до сеанса осталось пять минут. Окей. Все хорошо, все по расписанию. Сажусь в большое кресло, откидываясь на мягкую спинку и удобные подлокотники— даже его я выбирала цвета топленого молока, чтобы не создавать никакой резкости, никаких контрастов.
Я жду. Обычно, клиенты сами выходят на связь, я не тороплю их. Они могут задержаться на пару минут, не успеть в точное время — и не должны чувствовать за собой вины. На этом ощущении комфорта и спокойствия строится наше доверие и наша работа.
Я — комфортный человек.
«С ней так легко, ты обязательно раскроешься» — чаще всего меня рекомендуют именно так. И мне это приятно. Я люблю успокаивать, умиротворять людей, быть лёгкой, и чтобы им было легко — сначала со мной, а потом и без моей помощи.
Я люблю слушать и понимать их и делать так, чтобы они сами себя лучше понимали. Даже моя внешность — и та комфортная, может, в чём-то инфантильная. У меня совершенно не вызывающее, неконтрастное лицо, и как говорила моя бабушка «…губки бантиком, щечки-персики — ох и намучишься ты со своей милотой, сердешная».
Я никогда не считала себя милой — скорее несерьёзной и не вызывающей доверия. Поэтому было время, когда изо всех сил старалась придать себе немного солидности. Но я уже давно не хочу никому ничего доказывать. Пусть до сих пор даже друзья Мики, мой дочери, называют меня по-приятельски — Джедже или Дженья, я давно приняла это в себе.
Когда на вид ты хорошая и безобидная — просто будь хорошей и безобидной. И люди тебе откроются, потому что не будут чувствовать подвоха.
Экран моего компьютера зажигается, и я слышу мелодию вызова. Быстро надеваю наушники и принимаю звонок.
— Доброе утро, Оксана.
— А? Утро? Господи, я думала, уже день, скоро обед.
— Сейчас девять, до десяти часов мы можем говорить «утро». Так что мы с тобой ранние пташки.
Вовремя останавливаю себя от того, чтобы не сказать, что в стране, где живет моя дочь, доброе утро говорят до самого полудня. Но эта информация нам сейчас не нужна. Кроме того, я-то понимаю, к чему сегодня такие частые упоминания о Мике. Следствие мыслей о ее отце, в которых не хочу себе признаваться, используя ее как предлог, чтобы немного обмануть себя.
Но я-то знаю…
Быстро моргаю и делаю еще один глоток воды, улыбаясь своей первой на сегодня клиентке.
Оксана, тридцать один год. Её проблема — тревожное расстройство, головные боли и панические атаки, которые она уже отработала с психиатром. У нас с ней — поддерживающая терапия. При этом Оксана ужасно боится повторения проблем и этим создаёт себе дополнительный стресс. Семья её очень поддерживает и хочет, чтобы всё было хорошо, а она старается соответствовать их ожиданиям и быть всегда в порядке. Не для себя, а для родных, чтобы их не расстраивать. И прежде всего для своих детей, которых у неё трое. Ведь она самая лучшая в мире мама, жена и дочь. У ее малышни есть все для счастливого детства — две собаки, кошка, попугайчик, а еще они просят нового братика или сестричку.
Родители Оксаны очень любят внуков, поэтому живут вместе с ними в двухкомнатной квартире, повторяя, что умрут только тогда, когда увидят правнуков, в этом цель их жизни. Оксанина семья — большая и дружная, предмет зависти соседей и подруг. Вот только она иногда задыхается — даже не в переносном, а в прямом смысле. Я подозреваю у нее аллергию на животных, но Оксана не хочет сдавать ни тест, ни пробы.
«А что это изменит? У детей должны быть зверюшки, они у них любви и понимания учатся. Деткам без такого нельзя, согласна? А то, знаешь, есть такие, повырастают одни, как дундуки, в своих хоромах — да, у них чистенько все, наглажено, как на параде. А на деле — эгоисты страшные, никто им, кроме себя не нужен, так и живут одни. Ущербные люди»
Оксана ненавидит одиночество. Выйдя замуж сразу после техникума за соседа по подъезду («Сначала ездили с ним а на одной маршрутке, он такой смешной был, лопоухий… Потом подружились, что ж нам, молчать, что ли в дороге? А после взяли и поженились, дурное дело не хитрое») она родила, одного за другим, двоих детей — чтобы старший не был один. А через шесть лет — еще одного. Одна только мысль о том, что дети вырастут и уйдут, приводит ее в ужас, и она готова для этого еще родить, и не раз, лишь бы в доме не умолкали детские голоса. Вот только в своих навязчивых снах, которые мне удалось вытянуть из нее не сразу, она топит маленьких котят в грязном ведре, полном мутной воды, а после ходит по заброшенной пыльной квартире, в одной из комнат которой бурчит телевизор, и никак не может его найти.
«И я просыпаюсь от такого, знаешь ощущения… Что этот телевизор так и остался у меня в голове, и я не могу его выключить. И такая злость от этого накатывает, что всех, кого встречу… придушить хочется. Знаешь, Жень, попались бы мне люди под руку — так бы и прибила их. Вот так, чтобы аж слёзы из глаз, чтоб мозги под рукой чавкали. Я совсем больная, Женечек, да? Я это даже врачу своему не рассказывала, боялась, что она меня в дурку упечёт. А тебе рассказываю. Ты же меня не сдашь, нет?»
Я Оксану не сдаю. Прежде всего потому, что связывалась с ее лечащим психиатром и узнавала, что все маркеры на шизофрению она прошла, и подозрения можно исключить. А, значит, подобные видения и навязчивые состояния — следствие глубокого невроза и истощенной психики. И мы можем с ней работать, ее случай не клинический.
Оксана считает меня своей подругой, и я не возражаю. Со многими клиентами у меня доверительные отношения, это не мешает нашей практике. Наоборот, в атмосфере лёгкой и уместной неформальности людям легче раскрыться. А за тем, чтобы доверие не превращалось в панибратство, я тщательно слежу. Хоть многие коллеги не одобряют такой подход и слишком мягкие, размытые границы — но я пока справляюсь.
