и сопереживание с ним, с Бондарчуком, и опосредованно с его героями.
Вслушайтесь, как читает текст к документальному фильму Иннокентий Михайлович Смоктуновский. Он окрашивает слово своей индивидуальностью, его не назовешь ни сдержанным, ни холодным, но вместе с тем артист отнюдь не выражает себя, а стремится через призму своего восприятия передать мысль автора, ее энергию, логику, динамику, и, словно освобожденная от оков, она летит к зрителю. В чтении Смоктуновский слагает то двуединство, когда прекрасно узнается его неповторимый голос, а сам он превращается в неузнаваемого человека. Интонации его всегда человечны, но неожиданны, он удивительно держит паузу, которая становится продолжением мысли, почти неуловимо меняется тембр его голоса, и звуковая палитра предстает во всем богатстве переходов от тона к тону, от истинной простоты до загадочности.
Артист не бывает подчеркнуто театрален, как будто незаметно ведет зрителя за собой по фильму, и к финалу его они приходят вместе. Но главное, пожалуй, философичность Смоктуновского в подходе к материалу: он создает второй, а то и третий план картины, тем самым придавая ей значительность, объемность. Кажется, что человек, осмысливающий фильм, существует рядом с тобой, но это и близость и отстраненность одновременно, дистанция между чтецом и зрителем то сокращается, то увеличивается, чтобы в момент кульминации исчезнуть вовсе. И тогда его эмоции без потерь преодолевают телевизионный экран. Это и есть общение.
Вообще, сколько разных встреч со зрителями со сцены, с телевизионного экрана, с эстрады, в жизни, столько может возникнуть разных нюансов в общении — психологических, эмоциональных, интеллектуальных.
«ДОБРЫЙ ВЕЧЕР, СУДАРЫНЯ!»
Еще когда строилась Останкинская телевизионная башня, появилась передача «Эфир 537» (эти цифры означали высоту башни). Однажды для этой передачи, которую я вела, мне поручили взять интервью у Иннокентия Михайловича Смоктуновского, снимавшегося в то время в главной роли в фильме «Чайковский». Вместе со съемочной группой приехали на «Мосфильм». Нашли павильон.
Я узнала, что Смоктуновский отдыхает в гримерной. «Через 15–20 минут он вас примет». Показалось, что я ждала значительно дольше. В маленькой комнате на небольшом диванчике в бархатном черном сюртуке сидел Петр Ильич Чайковский. Я растерялась: удивительное сходство! Как же мне удастся оговорить будущее интервью, ведь я его должна взять у артиста, а не у Чайковского. Разговаривал со мной не Иннокентий Михайлович, а Петр Ильич, интонации, манера речи, ее стилистика, ритмические периоды — все было из другого века. Иначе как «сударыня» он ко мне не обращался. Видимо, не хотел выйти из того внутреннего состояния, которое ему удалось обрести. В этот день снимали эпизод в вагоне поезда Москва — Петербург…
Смоктуновский предложил мне руку, и мы отправились в павильон. Здесь стоял старый вагон, дверь в купе, в котором должен был ехать Петр Ильич, была открыта. До сих пор помню эти продавленные кожаные сиденья. И вот произошло неожиданное и трудно объяснимое для меня превращение артиста. В гриме и костюме Чайковского он вдруг стал самим собой, и началось интервью. Смоктуновский сделал это так легко, как в наше время переключаются кнопки сенсорного телевизионного приемника. Мне из своего смятения переключиться на деловой тон интервьюера оказалось значительно труднее.
Иннокентий Михайлович мне помог. Беседа в вагоне получилась на удивление непринужденной, вспомнили первую роль Смоктуновского в телевизионном фильме «Ночной гость», ставшую для телезрителей открытием артиста, смеялись, шутили, а главное, говорили о телевидении как об искусстве. Я только боялась, что нашему телевизионному оператору не хватит пленки. А потом режиссер фильма «Чайковский» Игорь Таланкин дал понять, что мое время истекло, и я покинула поезд, отправлявшийся в Петербург. Последовала команда «мотор», ассистент режиссера появилась перед камерой с хлопушкой — «дубль номер…», и я, стоя тихонечко у выхода из павильона, вновь увидела Чайковского. И такое бывает общение.
СТОП!
На «Мосфильме» снимали картину, главную роль в ней играл молодой, но уже известный актер Леонид Куравлев. Один из эпизодов представлял собой телевизионную передачу, в которой герой Куравлева рассказывает, как он спас людей за Полярным кругом. По сценарию до приезда на телестудию, в аэропорту, он знакомится с девушкой, но в толпе они теряют друг друга. Не зная ее телефона, адреса, герой просит разрешения у ведущей передачи показать фотографию своей новой знакомой по телевидению, надеясь, что она откликнется.
В роли диктора предложили сняться мне. Играть я должна была саму себя. И вот все готово к съемке. Куравлева сопровождал белый медвежонок. Чтобы заставить его вставать на задние лапы, стол смазали медом. На вопрос режиссера, знает ли артист текст эпизода, тот ответил: «Нужды в этом нет, на телевидении все читают по бумажке». Словом, он разложил свой текст, камера взяла средний план, в котором были полярник, диктор и медвежонок, щелкнула хлопушка, раздалась команда: «Мотор!».
Эпизод начинался с моей реплики: «У нас в студии герой Заполярья имярек, мы попросили его рассказать…» Куравлев подвинул к себе листочки, набрал в легкие воздуха и начал: «Дорогие товарищи!..» И тут же уткнулся в текст, а я, забыв, что только играю роль диктора, стала вести себя так, как вела бы себя диктор Леонтьева в подобной ситуации: «Нет, пожалуйста, не надо по бумажке! Вы совершили такой подвиг, расскажите о нем своими словами!» Услышала: «Стоп!» Леонид Куравлев растерялся: «Что вы со мной делаете! Я не знаю, что надо говорить…» Режиссеру эта ситуация показалась интересной, видимо, возникло живое общение. «Давайте так и снимем», — сказал он.
Может быть, подсознательно это была моя маленькая месть за то небрежение к телевидению, где, видите ли, все читают по бумажке! Конечно, артисту, привыкшему к обязательному тексту роли, психологически очень трудно от этого отрешиться; в сознании своем ему надо преодолеть этот барьер, чтобы, играя роль, излагать мысль своими словами.
Если артиста приглашают на телевидение в качестве ведущего, то и это свое назначение он часто тоже воспринимает как роль, то есть играет роль ведущего, а не становится им. И тогда ему чужда импровизация. Отклонение от текста роли для него всего лишь отсебятина, а этого никакой уважающий себя артист допустить не хочет. Импровизация в кино и в театре — желанный гость лишь во время репетиций, а на телевидении — и в момент передачи.
ПОМИНАЛЬНАЯ КАША
Вести белгородскую передачу мы пригласили Владимира Сергеевича Ивашова. Рассказ шел о двух районах Белгородчины — Щебекинском и Ракитянском. Это десятки больших и малых сел. Одни стоят по берегам тихих светлых рек, другие
— у подножия меловых гор. Названия
