друг мой, с тобой только в пьяном виде разговаривать и можно. Как протрезвеешь — форменный человек в футляре. Извольте, сублейтенант, как скажете.
Он повесил полотенце на шею и закрепил на рукомойнике маленькое круглое зеркальце. Налил из флакона мыла в руку. Так щедро налил, что Замфир с всхлипом втянул воздух. Сабуров перехватил его взгляд в отражении и в недоумении нахмурился.
— Что за мученический вид, сублейтенант? — он озадаченно посмотрел на белую массу в своей ладони. — Вы мыла мне пожалели?
— Нет-нет, поручик, — поспешно ответил Замфир. — Но, честно говоря, это был единственный флакон у местного галантерейщика, и больше в этой глуши купить его негде.
— Велика беда! — усмехнулся Сабуров. — Я вам дюжину таких флаконов привезу, когда снова через вашу станцию ехать буду.
Он намазал лицо пеной и раскрыл опасную бритву.
— И вот ещё что, — он повернулся к Замфиру. — Мы с тобой ночью пили на брудершафт. Теперь — ни чинов, ни выканья. Помнишь, Вася?
— Конечно, Костел.
Глава 6
К девяти утра ремонт был окончен. Ремонтники загасили факелы в вёдрах с водой и укатили на дрезине. Паровоз развёл пары, бойцы затащили полевые кухни на платформу. Помощник машиниста пошёл вдоль вагонов, подливая масла и простукивая стыки. После полудня Замфир с вчерашним бланком обошёл эшелон. Вид он старался сохранять официально-отстранённый, на приветствия встречных сербов отвечал сухим кивком. Из вагона первого класса ожидаемо высунулся Сабуров.
— Стой, Вась! — крикнул он, скрылся на миг внутри и спрыгнул на землю с белым листком в руке. — Держи! Тебе на память.
— Откуда это? — Замфир изумлённо разглядывал карандашный рисунок.
На намеченном штрихами диване сидел он, со скорбно воздетыми бровями и тонкими усиками, заложив ногу на ногу, весь из тонких линий, острых углов и размазанных пальцем теней, но совершенно узнаваемый. В его позе было что-то неправильное, сквозило некоторое неудобство, из-за чего рисунок вызывал тревогу и ощущение уязвимой хрупкости.
— По-моему, прямо в корень зрит, как думаешь, Вася? Скажи хоть что-нибудь.
Замфир оторвался от рисунка.
— Художник очень… талантлив, — выдавил он из себя.
— Это Люба, он заходил ночью, помнишь? Говорит, у себя, в Сербии, большой художник, а бросил всё и поехал санитаром в госпиталь в Добруджу.
Замфир вздрогнул, вспомнив ночной сон.
— Хотел картину писать… Да когда он там её писать будет? Выменял у него эскиз за вторую бутылку "Шустова". Мы ведь с тобой её так и не раскупорили.
Впереди сипло засвистел паровозный гудок. Эшелон дёрнулся, проверяя сцепки. Помощник машиниста галопом промчался мимо, заглядывая между вагонами.
— Пора, Вась. Бог даст, ещё свидимся. Давай обнимемся, — сказал Сабуров, и не дав Замфиру опомниться, обхватил его наискось, похлопал рукой по спине.
— Бояться — не трусость, Вась, — тихо сказал он ему на ухо. — Никто заранее не знает: трус он или нет. — Поручик отстранился, держа его за плечи и добавил: — И насчёт барышни, которую ты так старательно от меня прятал… Помнишь? Штурмуй эту крепость так, будто уже её взял, и всё получится. Бывай!
Он запрыгнул в вагон, и эшелон уехал на юг. Мимо, набирая скорость, проносились вагоны, высовывались по пояс весёлые сербы и махали руками.
Замфир не мог взять в толк, как можно улыбаться, когда поезд везёт тебя в бой, когда завтра или послезавтра тебя отправят под пули и сабли врага, и может быть, и даже скорей всего, убьют. Что бы ни рассказывали священники, а погибнешь ты — и погибнет весь мир с тобой. Будет совсем неважно, победит Румыния или проиграет, ведь ты даже об этом не узнаешь.
Сублейтенант Замфир стоял в траве перед грубо сколоченной платформой с надписью "Казаклия", в глубоком гагаузском тылу, заложив руки за спину. Он изо всех сил старался сохранять высокомерный вид, хоть на деле ему хотелось вздёрнуть руку в древнем приветствии, отдать дань мужеству идущих на смерть, но поезд увозил не римских каменноликих легионеров, а простых чернявых парней с открытыми улыбками. Таких же как он, только вовсе не страшащихся смерти.
Промелькнул последний вагон, и резко стало тихо. Приглушённо кудахтали куры на дворе Сырбу, шелестела трава от тёплого ветерка да потрескивали, отдыхая, шпалы и, наверное, не было на Земле в этот миг более мирного и спокойного места.
— Просто они созданы для войны, а я — нет, — тихо сказал себе Василе.
* * *
Ближе к вечеру в сторону фронта проехал санитарный эшелон, без остановки. Уже учёный, Замфир близко к насыпи не подходил. Выставив руку с химическим карандашом, издалека пересчитывал просветы между вагонами. В 21:00 телеграфировал в штаб сводку за день. Что с ней будет дальше, и прочтёт ли её кто-нибудь вообще — об этом Василе пытался не думать. Грызла его догадка, что папа воспользовался своими связями в кабинете военного министра, чтобы запихнуть его на бесполезную и безопасную должность, грызла и злила, но не очень натурально. В глубине души Замфир был отцу благодарен.
Весёлые лица сербских добровольцев не шли у него из головы. Его воображение рождало живые картины, вроде синематографа, только цветные, и потому ещё более страшные, в которых солдаты с улыбкой шли в бой, смеясь, убивали других солдат, и со счастливым хохотом падали, разорванные картечью. Госпожа Амалия с крыльца позвала господина сублейтенанта ужинать, и Василе пошёл к домику Сырбу в глубокой задумчивости.
"Эти парни — из простых. Они выросли в бедности, на природе, — размышлял он, — бегали босиком, падали с деревьев, купались в холодной речке. Скорей всего… Нет, точно, их отцы применяли телесные экзекуции, как принято в простонародье, и они привыкли к розгам. Они дрались друг с другом, ломали носы, руки, ноги. От всего этого у них задубела кожа и огрубели нервы. Они стали привычными к боли, поэтому они её не боятся. Они просто чувствуют боль иначе, чем я. А что ждёт их впереди? Изнурительный труд на какой-нибудь фабрике или батраком у помещика, нищета, пьянство, ранняя смерть. Они не знают, что такое искусство, не ходят в театры, не слушают музыку, не читают книги, им чужда поэзия. — Василе чувствовал, что он подбирается к очень важной мысли, которая всё сейчас объяснит. — Им не испробовать деликатесов, не погулять по Монмартру, не увидеть воочию величие Ниагарского водопада. Каждый их день будет посвящён одному: дожить до следующего дня. Много ли стоит такая жизнь?"
Замфир остановился в паре шагов от рукомойника и сжал пальцами виски.
"Всё дело в этом: в цене. Сабуров не прав! Сублейтенант Замфир вовсе не мясная туша по десять
