светило, но почему-то очень похожим на Степана. Еще раз он отчетливо вспомнил: «Кто последует за Мною… будет иметь свет жизни». Затем видение быстро-быстро стало удаляться куда-то к горизонту.
— Петр, ты что сидишь? Все давно спят, уж полночь пробило в городе, — окликнул его дежурный по бараку.
Петр торопливо разделся и лег в постель с радостной ясной мыслью: пусть далеко, но я нашел, понял Его, пойду за Ним! «Будет иметь свет жизни», — звучали последние слова Христа, и с этим он заснул.
Едва дождался Петр следующего обещанного вечера и снова с жадностью ловил каждое слово Степана. Душа умилялась от проповеди, он не замечал, как впервые за всю его сознательную жизнь по смуглому лицу прокатилась слеза — слеза раскаяния.
Однако недолго длилось это наслаждение. Ранней весной Степана вместе с многими другими пленными куда-то увезли. Последний вечер он со слезами молился об остающихся и убеждал всех, слушавших Слово Божье, решиться следовать за Иисусом. Петр подошел к нему, в последний раз горячо пожал руку и сказал:
— Спасибо, братец, ты первый указал мне на свет истинный, тебя первого я увидел, как настоящего человека, к тебе первому появилась у меня любовь, любовь какая-то другая. Теперь я верю, что есть счастье и оно недалеко от меня.
После отъезда Степана Петр не находил себе места в лагере, как-то сразу все опустело для него и ничего не стало мило. Неожиданно у него зародилась и стала быстро созревать мысль о побеге. Об этом он поделился только с одним из своих товарищей, которого также звали Степаном. С большой осторожностью они начали готовиться к осуществлению своего замысла.
План у Петра был таков: когда сойдет снег с полей и земля обсохнет, они ночью разрежут проволоку ограждения и уйдут в горы. Путь они наметили по Карпатам, где встречается очень мало людей и наименьшая вероятность опасности. К середине лета они рассчитывали спуститься с гор к своей границе.
С таким решением Петр со Степаном дождались намеченной ночи, и когда часовой скрылся в отдалении, в последний раз оглянувшись на барак, щипцами быстро перекусили проволоку, проползли под оградой и скрылись в ночной тьме. К утру они были у подножья гор, а в полдень, поднявшись на хребет, в первый раз остановились и всей грудью вдохнули горный воздух. На восток, громоздясь одна за другой, убегали цепью горы, по ним лежал их неведомый, далекий путь. Внизу, под густым слоем облаков, скрылся от них город, а в нем лагерь, в котором они пробыли четыре с половиной года.
Особенно труден и опасен был путь беглецов, когда приходилось им проходить по снегам и горным крутизнам. Самым же сложным было то, что, когда кончились у них запасы пищи, им надо было спускаться вниз, к людям, чтобы пополнить их. Добывать приходилось у горцев, которые совершенно не понимали русского языка. С ними объяснялись двумя-тремя десятками слов, какие заучил Петр за пять лет. На ночлег спускались к зеленой полосе и спали по очереди у костра. За полтора месяца такого скитания оба выбились из сил, а впереди были новые и новые хребты. К середине лета путь немного облегчился тем, что сошли снега и в горах появились фрукты. Однако Степан окончательно приуныл.
— Нет, Петька, я больше не в силах. Лучше возвращаться в лагерь, чем такие мучения. Давай решать и спускаться вниз в руки людей, а не так, попадем в лапы зверей, — заявил как-то Степан Петру, — тем более, что запасы наши кончились.
Как ни уговаривал Петр Степана, как ни убеждал, что горы стали ниже и снега слабей, что, пожалуй, скоро Карпаты повернут и покажутся равнины, Степан остался непреклонен. На том и порешили: после ночлега утром, на рассвете, заварили в последний раз общий котелок, и Степан, попрощавшись с Петром, перекрестившись, скользнул по круче вниз. Где-то далеко-далеко звякнул колокол, в разрыве облаков Петр увидел внизу, среди зелени, разбросанные по лесу красные пятна крыш.
— Не выдержал! — покачав головой, с сожалением проговорил Петр. Но тут же, вспомнив его изодранную в клочья одежду, особенно штаны, и совсем развалившиеся бутсы, подумал: — Кажется, прямо на людей попадет, дай Бог к добру, все равно он не выдержал бы, горемычный.
После ухода Степана Петр разбросал головешки от костра, собрал остатки галет и зашагал навстречу солнцу.
Весь день он упорно шел вперед, местами по едва заметным звериным тропам, местами карабкаясь по снегу вверх; в руках у него была дубина с сучьями, а за плечами — опустевшая котомка с порожним котелком. За два с лишним месяца скитаний он научился искусно спускаться с круч вниз, верхом на этой дубине, лавируя и умеряя ею скорость. Поэтому он свое обмундирование сохранил в сравнительно приличном виде.
Перед ночлегом Петр заварил остатки галет с горстью недозрелых груш, поправил костер и, завернувшись в шинель, крепко уснул. Проснулся он с восходом солнца, и первой его мыслью было спуститься вниз, поискать добрых людей.
— Помоги, Господь, не выпрошу ли сухарей да несколько горстей бобов, — проговорил Петр про себя и направился вниз по косогору.
С большой осторожностью он продвигался вперед, прислушиваясь к каждому шороху. Примерно через час ему послышалось мужское пение. Казалось, что оно, временами прерываясь, приближалось к нему. По освещенной солнцем горной тропе действительно неторопливо шли два человека. По одежде Петр определил в них гуцулов, по возрасту догадался, что это отец с сыном. На плечах они несли косы, значит, шли на сенокос. «Наверное, поблизости их избушка», — подумал Петр и, подождав, спустился на тропу. После получаса ходьбы он увидел не избушку, а целое хозяйство. Под неумолкающий собачий лай Петр нерешительно подошел к плетню. Из дома вышла молодая хозяйка и, увидев незнакомца, скрылась опять за дверью. Почти тотчас из дома вышел старичок-гуцул, не торопясь подошел к Петру и что-то стал говорить по-своему. Петр, сняв шапку, поклонился и, знаками показывая то на царскую кокарду, то на пустую котомку и такой же желудок, употребляя несколько австрийских, самому ему непонятных слов, виновато улыбнулся. Старичок понятливо покачал головой, ткнул Петра в грудь, а потом куда-то на восток.
— Русс… русс… — подтвердил Петр.
Старичок отогнал собак палкой, пропустил Петра вперед и прошел следом за ним в дом. Осмелевшая молодушка хлопотливо подала Петру краюху хлеба и кружку молока, затем взяла у него котомку. Петр умоляюще посмотрел на нее, оторвал корку от краюшки и показал ей. Она улыбнулась и кивнула головой.
Через час Петр вышел из гостеприимного дома, несколько раз низко поклонился
