она дремала рядом, прикорнув в кресле. Помню, когда я была совсем маленькой, еще до рождения Элен, мама зажигала для меня ночник, потому что я была трусихой. Пламя издавало звук, похожий на чье–то спокойное дыхание. Как Роз, когда она спит.
Джеймс. Она добрая девочка.
Тереза. Очень. Только в самом начале она была ужасно резка со мной. Не могу понять почему?
Джеймс. Теперь это не имеет значения.
Тереза. Мне мерещится, что перед самым моим заболеванием Элен сказала что–то относительно ухода Роз. Куда это она хотела уйти? Элен как будто говорила, что Роз хочет бежать от нас. Но зачем ей убегать? Снова этот страх?
Джеймс. Не надо волноваться. Ведь она никуда не ушла.
Тереза. Меня ни во что не посвящают. И очень многого я не в состоянии понять.
Джеймс. И не пробуй. Гораздо лучше просто верить в то, что перед нашими глазами, и ни о чем не допытываться. Предоставь вопросы психологам. Они будут спрашивать: «Это действительно так? Вы в самом деле думаете это или только думаете, что вы думаете?»…
Они не слышат шагов на лестнице.
Мэри (за сценой). Но, мисс Роз… Прошу вас…
Роз. Идемте, идемте.
Мэри. Мисс Роз, мне приказали…
Роз. Я знаю, что вам приказали.
Дверь распахивается, Роз вталкивает в комнату Мэри. Роз изменилась с тех пор, как мы ее видели в последний раз. Сейчас она разгневана, но дело даже не в этом. Три недели назад это была опьяненная своей любовью, восторженная, возбужденная девочка. Теперь она выглядит на несколько лет старше и уже не так хороша, как раньше. Эти недели были полны обманутых надежд, поисков решений, рухнувших планов. У нее было достаточно времени для того, чтобы думать. В этом–то, вероятно, и состоит самая большая перемена в ней.
Роз. Ну, давайте рассказывайте!
Мэри. Но, мисс Роз…
Роз. Ах, здесь нет вашей хозяйки? (Подходит к двери, зовет.) Тетя Элен! Тетя Элен!
Тереза. Она на кухне, Роз.
Роз. Она сейчас поднимется. Ее сыщик уже вернулся.
Мэри. Прошу вас, мисс Роз…
Роз. Это ваша общая затея?
Джеймс. Мы даже не знаем, какая затея.
Роз. Простите. Я должна была догадаться, — это ее работа. Она меня ненавидит.
Джеймс. Глупости!
Роз. Да, ненавидит. И я знаю — почему. Любовь — нормальное состояние человека. Любить — это значит появиться на свет, расти, стать взрослым, иметь детей, умереть. А она все это ненавидит. Она хочет воздвигнуть стену из запертых комнат и отгородиться ею от любви, от жизни, от смерти. Отсиживаться здесь, в этой комнате для живых. Здесь никто никогда не умрет: перпетуум мобиле. Здесь никто никогда не родится: это рискованно. Мне позволено располагаться здесь на ночь, потому что я молода и опасности нет. Но мужчине вход сюда воспрещен; упаси бог, если он встретится со мной, — ведь в таком случае жизнь грозит сдвинуться с места. Мы способны заниматься любовью, а это означает становиться старше, подвергаться риску — в этом вашем паноптикуме образца 1902 года.
При последних словах входит Элен.
Элен. Что ты говоришь относительно 1902 года, милая кро… (Замечает Мэри.) Мэри, что вы тут делаете?
Роз. Я ее прихватила с собой. Мне тоже хочется выслушать ее донесение.
Элен. Какое донесение, дорогая?
Роз. Как какое? Донесение о каждом моем шаге. О том, как в без четверти три я прибыла в Ригел–Корт и в четверть шестого оттуда ушла. О том, что больше никого она не опознала, потому что он пришел раньше, чем я.
Элен. Мэри, вам лучше уйти.
Роз. Я хочу выслушать ее отчет.
Элен. Мэри, уходите.
Мэри уходит. Пауза.
Не могу сообразить, о чем ты говоришь.
Роз. Прекрасно соображаете. От меня вы узнаете подробности, которые неизвестны Мэри. Майкл пришел туда в половине третьего, до того, как явилась я с провожатой. Я зашла туда в три и снова оделась в пять; этого Мэри не могла вам, по–моему, сообщить. И мы с ним лежали в постели, да!.. И встречались мы по три–четыре раза в неделю все это время, с того самого дня, как вы задержали меня здесь… для моего же блага. (С горечью.) Вы так молили о помощи… Вы бы прекрасно обошлись без меня, если бы не занимали Мэри подобными делами.
Джеймс. Это правда, Элен?
Элен. Да, в известном смысле правда. У меня были подозрения, и я хотела выяснить, где это она пропадает по нескольку часов чуть ли не каждый день.
Джеймс. Зачем?
Тереза тихонько плачет.
Элен. Перестань хныкать, Тереза.
Джеймс. Я повторяю, — зачем?
Элен. Мы отвечаем за нее. Выяснить это все было моей обязанностью. Ты настолько слаб, что свел их вместе. Она ведь заявила, что уходит с ним. А это смертный грех.
Джеймс. Ты в этом уверена?
Элен. Разумеется, потому что он женат.
Джеймс. Ты думаешь, что, столкнувшись с грехом, узнаешь его? В таком случае ты более мудра, чем вся Церковь.
Элен. Найди в себе хоть каплю здравого смысла, Джеймс.
Джеймс. Постараюсь, если у тебя найдется хоть капля милосердия.
Элен. Джеймс, ты глупец.
Джеймс. Я вижу то, что видят мои глаза. Большего бог с меня не требует.
Элен. Ты слышал, как она бахвалилась? Они бы теперь изо дня в день жили вместе, если бы я не воспрепятствовала им.
Джеймс. Что значит воспрепятствовала?
Роз. Да, мы жили бы вместе. Да, мы были бы любовниками. Вы столько твердите о смертном грехе, почему же вы не дали мне уйти? Разве так лучше? Встречи в Ригел–Корте. — это лучше?
Элен. Да, это лучше. Это ускорит конец.
Роз. Ну еще бы!.. Для вас ведь это доброе деяние — уничтожить любовь.
Элен. Такую любовь — да.
Роз. Какая разница между такой любовью и какой–нибудь другой? Разве я бы его иначе любила, если бы он не был женат? (Сама себе отвечает чуть тише.) Было бы только больше счастья.
Джеймс (выждав удобную минуту). Ты сказала, что воспрепятствовала им?
Элен. Да. И я не стыжусь этого. Я удержала ее в лоне Церкви. Теперь она в любое время может идти к исповеди.
Роз. И после исповеди продолжать все то же, а затем — снова к исповеди… И вы считаете, что это лучше, чем иметь семью, детей и жить, не расставаясь до самой смерти?..
Элен. Жить в смертном грехе.
Роз. У бога больше здравого смысла. И милосердия.
Элен. А чересчур полагаться на милосердие божие — это еще одно прегрешение.
Роз. Как же, знаю, это называется презумпция. Монахини обучили меня этому.
Джеймс (к Элен).
