этим я даже не заметил, что мой инструктор куда-то делся. Начал искать его глазами и потихоньку собираться, как вдруг он вернулся. И в руках у него была доска для сапсерфинга.
– Держи, это моя собственная доска. Я понимаю, что обучение для тебя важнее всего, – сказал он с улыбкой.
– Спасибо огромное! – ответил я.
– Ты, вроде, человек вменяемый. Поэтому справишься. А я останусь здесь, буду на подстраховке у девушек. С ними постоянно что-то происходит! – тяжело вздохнул он. – Когда была неделя моды, я аж материться начал, чего не делал уже много лет.
В двух словах он объяснил мне, как пользоваться доской. Я все понял и резво поплыл. Наверное, первое, что приходит в голову человеку, который в первый раз становится на доску – это уплыть как можно дальше. Так я и сделал.
Я увлекся и заплыл настолько далеко, что не было видно ни берега, ни людей, ничего, только море и я. Потом лёг спиной на доску, смотрел на небо, слушал воду и думал, что такой идиллии в моей жизни ещё никогда не случалось. И в это преисполненное счастьем мгновение меня одолела мысль, что сейчас я нахожусь в лучших условиях для медитации. И что мне как никогда посчастливилось испытать настоящее единение с природой.
Я сел в позу, закрыл глаза и начал глубоко дышать. Стихия моря на меня подействовала и я, будто по наитию, отключил свой внутренний голос. Сколько это длилось, сказать не могу. Но, когда я очнулся, то был преисполнен жизненными силами и чувствовал, как энергия вселенной плавно протекает через все мое тело куда-то далеко в космос. Некоторое время я ещё наслаждался превосходным самочувствием, но вскоре спохватился о времени и о том, что совсем перестал его чувствовать.
Фокус моего внимания был усилен, и когда я решил плыть обратно, то заметил, что пока занимался медитацией, доску развернуло совсем в другую сторону. Я стал подозревать, что, скорее всего, ее разворачивало не раз, и меня однозначно унесло неизвестно куда.
В воображении сразу мелькнули отрывки из фильма «Изгой», потом я перебирал в уме цитаты из повести «Старик и море», потом пытался понять, где север, а где юг и где вообще находится берег, на севере или на юге? Я был в отчаянии. Мне было страшно.
В панике я начал быстро грести наудачу, надеясь, что интуиция меня не подводит. Минут десять я продолжал, но очень быстро выдохся. А когда остановился, чтобы немного передохнуть, то почувствовал такую усталость, какой, как мне показалось, еще никогда в жизни не чувствовал. Эта усталость вместе с паникой нагнетала тоску, отчего я всеми силами старался мыслить позитивно. И все повторял себе, что от переживаний проку нет.
Чтобы хоть как-нибудь сосредоточиться, я нырнул в воду. Немного поплавал вокруг своей доски, и мне стало легче. Потом забрался на сап, лёг на него спиной, опустив ноги в воду, и поймал себя на мысли, что мое нынешнее положение по своей экспрессии как никогда располагает к помыслам о смерти.
Все люди думают о смерти. Думают о ней в разных ситуациях. «Но стоят ли эти ситуации того, чтобы думать о смерти?» – размышлял я. Потом представил себе, что с высоты облаков наблюдаю за тем, как умирают люди; как они мучаются в больницах, задыхаясь в душных палатах, лежат неподвижно в судорогах и всячески терпят предсмертную агонию. И я, лежащий на доске и загорающий где-то не так далеко от пляжа, тоже думаю о смерти. Мне даже обидно стало, что я настолько опрометчивый человек, не могу как следует о себе позаботиться и вечно попадаю в передряги. Остановился на том, что ранняя смерть – вполне справедливая концовка для такой невнимательной жизни, как моя. Думал я об этом спокойно и в принципе ни о чем не жалел.
Вдруг послышалась ругань, которая сильно меня напугала. От страха я резво подскочил на ноги, доска качнулась и выкинула меня в воду.
Когда я вынырнул, мне стало смешно и обидно, что мат испугал меня сильнее, чем мысли о смерти, и что все мои мысли о смерти – это всего лишь предрассудки незрелого человека, который еще полноценно не прозрел всей ответственности за свою жизнь.
Матерящимся человеком оказался инструктор, который в последующие несколько дней не мог равнодушно смотреть на меня и ругался всякий раз, когда мы встречались в курилке.
Дмитрий Ткаченко. Русалочка
«Мир. Любовь. Искусство». – Огромные белые буквы, которые в сумерках подсвечивались цветами триколора, возвышались на высокой горе и были видны с любой точки.
– Это девиз Тавриды, – объяснял нам атташе в день заезда. – Здесь каждый найдёт то, что ему нужно.
Что ж, с первым и третьим проблем не возникло: благодаря «Тавриде» я успел и на мир посмотреть, и искусство посозерцать, но вот любви как не было, так и нет.
В последний день я проснулся опустошенным. Все мои знакомые уже уехали в аэропорт, и я не успел с ними попрощаться. Впрочем, оно и к лучшему. Зачем прощаться, если через год обязательно встретимся снова? Обязательно…
Дорога до столовой казалась как никогда долгой. За эту неделю мои стопы превратились в сплошные мозоли, и я шёл по щебёнке, кривясь от боли. По пути мне не встретился ни один участник, будто за эту ночь все вымерли, и я проснулся один в постапокалиптическом мире, а серое угрюмое небо подбивало на тоску.
После столовой отправился в курилку, но и та оказалась совершенно пустой – впервые за всё время. Только один парень неторопливо шёл мимо.
– Твои тоже разъехались? – спросил он меня на ходу.
Вопрос риторический. Торчал бы я тут один, будь моя компашка ещё здесь?
– Если будет скучно, подваливай к нам, – кивнул он в сторону костровой.
Странно получить такое предложение от человека, с которым всю неделю так часто пересекался, но при этом ни разу не общался. Оно и понятно, от скуки все сбиваются в одну кучку, словно мертвые медузы, выброшенные на берег после сильного шторма.
Но на предложение я не откликнулся. Хотелось в одиночестве насладиться последним днем. Я бродил по территории, рассматривая арт-объекты. За несколько дней у меня так и не нашлось на это свободного времени, зато сейчас минуты тянулись томительно долго.
После обхода я отправился в лучшую зону релакса – на побережье. Так вот, оказывается, где все спрятались! И участники, и эксперты развалились на шезлонгах, хотя солнце, лениво выглядывая из-за туч, почти не грело. Серое море тоскливо
