Моя Таврида
© Обложка. Марина Козинаки
Ольга Птицева. Двадцать девять
Двадцать девять лет мне исполнилось на деревянном крыльце домика под номером сто двенадцать. Единственного расписного домика на всю жилую зону Тавриды. Цветастые львы смотрели на меня сквозь густую крымскую ночь, в кустах стрекотало, из сан-сектора доносилось что-то умиротворенное, за дверью гудела писательская компашка, готовая чествовать именинницу по всем традициям детского лагеря.
Я присела на ступеньку. Через две линии домиков от меня шумело море. Я слышала его через голоса, смех и музыку. Чувствовала, что оно там. Бессонное августовское море. Волны, соль и галька. Отзвуки дневных разговоров.
– Если публиковаться, то только в “Дружбе Народов”, конечно.
– “Юность” тоже хорошо. Я вчера ходил к ним на ворк-шоп.
– И как?
– Здорово, как еще? Ждут новых авторов. Ищут новые голоса.
– Осталось только написать что-нибудь годное.
– Ага, прямо сейчас садись и пиши.
– Сейчас не могу.
– Почему?
– Сейчас у нас обед. А потом каякинг и батл стихотворный в большом шатре.
Параллельный мир, странным образом принадлежащий одним только писателям. Писатели стояли в очереди за греческой питой с овощами. Писатели горланили “Батарейку” у ночного костра. Травили страшные байки. Дышали в асане воина на рассвете. Спешили из одного шатра в другой, чтобы успеть на все ворк-шопы из возможных. Сидишь на качелях у пляжа, улетаешь в море, возвращаешься обратно, а вокруг спорят о шорт-листе Нацбеста, мудрено шутят про постмодерн, меряются скоростью прочтения “Бесконечной шутки”.
– Ты на Елизарова пойдешь?
– Я ради него и приехал!
– А я “Ковен Дур” послушать хотела.
– Каких дур?
– Тихо! Вон девушки сидят, это они.
– Дуры? А вроде бы ничего такие… Хотя смеются громковато, да.
– Да ну тебя!..
Удивительней всего оказалось здороваться с каждым, кто идет навстречу. Улыбаться, сначала растерянно, потом радостно. Сколько нас в этой смене? Двести человек? В год, когда одиночество било с утроенной силой, оказаться среди своих, шумных, радостных и увлеченных, стало моим спасением.
– Поедем?
– Поедем, конечно.
– А что там делать надо?
– Согласна на все, только поехали.
Я полгода тосковала в четырех стенах. А теперь говорила про книги для молодых взрослых и заново влюблялась в свое дело. И в людей, которые горят им вместе со мной. Прошлым летом, начиная свой первый литературный курс, я и подумать не могла, что следующим августом буду вещать про роман-взросление, глядя через окна шатра на соленый прибой.
– Во второй половине двадцатого века роман-воспитание утратил свою актуальность. Никому больше не хотелось, чтобы мораль транслировалась прямо в лоб. Нудные училки больше не в моде, понимаете ли.
В зале улыбаются. Мы все босиком. На мне легкое платье. Мари прикрывает плечи накидкой. Сашка села на пол у первого ряда. Кондиционер дует в нас холодком, а снаружи полдень и зной. Дни слились в один плотный комок радостного удивления – это все с нами? мы здесь? на самом деле? ничего себе!
И вот мне двадцать девять. От смены остался хвостик – два дня, а потом окунуться в последний раз, помахать задумчивой фигуре на обрыве, оставить монетку под матрасом. Может, вернемся. Бывают же чудеса. Мне двадцать девять. Я состою из букв и слов. Я вбираю в себя образы, а потом они обретают жизнь в новых историях.
Моя Таврида – про союзничество пишущих, про причастность к большому и важному. Моя Таврида – про двадцать девять на крыльце расписного домика. Моя Таврида – про людей, ждущих меня внутри.
Никита Фред Дэкс. Четвертый человек
– Не хочу никуда ехать, – прохрипел я.
– С ума сошел? Это же твой шанс! Ты хочешь быть писателем или где? – возмутился Йон.
– Я очень хочу быть писателем, но там же люди. Я не люблю людей. К тому же болею. Ты прекрасно знаешь, что сейчас даже чихнуть нельзя, чтобы окружающие не заподозрили у тебя это, сам знаешь что.
– Да, – усмехнулся Йон, – надо же было умудриться заболеть за два дня до поездки. Но ты, главное, сопли и слюни не распускай. Оклемаешься быстро и послезавтра как новенький поедешь в Крым.
– А может, не надо?
– Надо, Никитушка, надо.
В середине июля я подал заявку на участие в творческом форуме «Таврида» как независимый писатель. К тому моменту я уже написал две книги, штук десять рассказов и стихотворений. Но мало кто об этом знал: моими главными читателями были родственники, немногочисленные друзья и Йон.
Последний и сподвигнул меня отправить заявку. Он доходчиво объяснил, что это шикарный шанс засветиться, заиметь «правильные» связи и пропихнуть свои книги. Хотя я всего лишь хотел тихонько писать тексты и ни с кем не взаимодействовать.
Втихаря я, конечно, мечтал, что на «Тавриде» меня заметят видные издательства и предложат контракт на десять книг вперед с такими гонорарами, чтобы и на кофеек хватило, и на путешествия, и на новый ноутбук с настолько качественным софтом и нежной клавиатурой, что тексты бы сами писались.
Когда пришел положительный ответ от организаторов, Йон скакал по квартире. Он вопил, смеялся и даже пару раз сделал «колесо». Я тоже сначала обрадовался, но потом приуныл. Ведь столько всего надо сделать. Столько собрать справок и прочего. А сколько сложностей будет на самом мероприятии! Можно я никуда не поеду?
Йон суетился всю неделю перед отбытием. Он напряг родителей и родственников, чтобы помогли с деньгами и справками. А я простудился за несколько дней до отъезда и слег с соплями и кашлем.
– Ничего, прорвемся! – сказал он мне и запрыгнул на верхнюю полку купе поезда.
Нам предстояло по железной дороге добраться до Москвы, а оттуда самолетом в Симферополь. Билеты уже куплены. План идеален. Если бы не одно «но»: между приездом в Москву и вылетом самолета было всего два часа. А предстояло еще проехать полгорода до аэропорта.
Я не спал всю ночь – переживал, что мы не успеем на самолет. Йон спал так крепко, что даже в туалет не вставал. Утром мы выползли на перрон московского вокзала. Я в черных спортивных штанах, кедах и толстовке. Йон в синей незаправленной рубашке, джинсах и босиком.
На вокзале Йон встретил какую-то знакомую, с которой не виделся лет семь и разговорился о жизни. Конечно! Самое время…
На регистрацию мы опоздали всего на пять минут – в самолет нас не пустили. Я сел на ближайшее сиденье и уставился в одну
