похожий на тень свою, чем на самого себя, спал…
Глава 4
Солнце нещадно палит, и в небе нет ни единого облака. Пахнет травой. Величественные, бескрайние русские луга тянутся за окоем, туда, где вдалеке темнеет лес. Справа, на холме, стоят деревянные избы, в коих кипит жизнь – это слышно по хозяйскому шуму инструментов и блеянию скота, это видно по печному дыму. Какая-то полная баба с красным платком на голове, вскинув на плечи коромысло с двумя ведрами, шла в сторону реки. Мимо нее промчались галдящие детишки. Завидев вдалеке, на соседнем холме, целую ватагу богато одетых всадников, баба остановилась и, подняв сложенную лодочкой ладонь, начала глядеть. Они стояли на месте, но вот один выехал вперед и остановился у склона холма.
Нога в красном сафьяновом сапоге упиралась в железное, крытое серебром стремя. Поводья лежали в руках, облаченных в бархатные перчатки. Иоанн оглядывал эти просторы, вдыхая полной грудью запах свежей весенней травы. За спиной всхрапывали кони многочисленной свиты и вооруженной стражи. Государь развернул коня в другую сторону и стал глядеть туда, где уже видна была великая степь. Там, за ней, Дикое поле, бескрайнее, безжизненное пространство, откуда в русскую землю издревле приходили кочевники – половцы, печенеги, монголы и теперь татары. Здесь – граница его, Иоанна, царства, а за ней – пугающая тишиной местность, будто каждому, кто вступит туда, уготована смерть.
Иоанн мечтал заселить Дикое поле, поставить там новые города и крепости, но сделать это невозможно, ибо крымские татары еще сильны и приходят грабить каждый год. Перед тем как уехать из Москвы, Иоанн отправил в Крым посла Афанасия Нагого. То, что при дворе Девлет-Гирея будет находиться русский посол, во многом облегчит достижения мира с Крымом, к тому же свой человек в стане врага бесценен.
Иоанн вновь развернулся и, не спеша, повел коня в сторону дальнего леса. Тут же сзади послышался нарастающий конский топот – след в след двинулась стража и свита…
После возвращения из Полоцка, увидев новорожденного сына и жену, царь тотчас отправился объезжать свои владения. Вернее, не свои, а пашни, деревни и имения бояр из разросшегося рода князей Оболенских. Курлятевы, Ноготковы, Телепневы, Горенские, Тюфякины, Репнины – все они, происходящие от одного рода, одного предка, Михаила Черниговского, составляют костяк боярской власти.
Другие земли принадлежат потомкам ярославских князей, из которых в Думе сидят Кубенские, Щетинины, Шаховские, Охлябинины, Ушатые, Сицкие. Третьи земли заселены выходцами из ветви ростовских князей, и один боярин, Семен Ростовский, когда-то предал своего государя, когда был он в болезни, поддержал старицкого князя Владимира и до сих пор остается его верным другом, а значит, предаст еще раз. Минуло почти десять лет, но Иоанн ничего не забыл!
Князья стародубские, нижегородские (среди коих ненавистные с детства Шуйские), десятки семей, сотни имен, нерушимая связь…
И вот все эти деревни, леса, пашни, имения – это все их владения, их вотчины, богатое наследство от предков – удельных князей, перешедших на службу к московским государям. И, слыша от дьяка – «сие места князя Ноготкова, тянется на тридцать верст, включает четыре деревни, пашню, лес…», Иоанн все больше думал о том, что с этих гнезд их так просто не согнать, ведь они сидят здесь с незапамятных времен и, конечно, не собираются ничего менять. Казне нужны эти деревни, пашни, леса. Иоанну же нужно уничтожить эту прочную, закостенелую традицию раздробленности.
Иоанн долго изводил себя этой мыслью, уже знал, у кого и какие земли надобно забрать, но еще не придумал как.
Злость и раздражение терзали его душу. И лишь нахождение рядом Феди Басманова помогало государю. Крепкий, уверенный, с большими темными глазами, столь проникновенными, что трудно отвести взгляд. Его отец заслугами своими и верностью завоевал расположение государя, сын же его располагал к себе чем-то иным. Порой, когда объезжали земли, Иоанн, ехавший во главе всех, оглядывался в поисках любимых черт лица, тут же находил преданный взгляд темных глаз, и становилось легче.
Иоанн понял, что его тянет к этому юноше, внутри появилось то сладостное чувство, коего он уже давно не испытывал…
Лагерь по обыкновению разбивали у рек, ставили шатры и вооруженных ратников, как во время похода. В тот день Иоанн спал один в богатом шатре, прогнав слуг. Весь день томился мыслями о Феде и ныне велел его позвать.
– Господи, прости душу мою за великий грех! – шептал государь, крестясь. Наконец в шатер несмело вступил Федор, в длиннополом кафтане с широкими рукавами, подвязанном в поясе кушаком.
– Звал, государь? – спросил он тихо.
– Звал, Федя, проходи, садись. – Иоанн указал ему рукой на свое ложе и чуть отодвинулся в сторону. Осторожной, словно у кошки, походкой Федя прошел по коврам и сел к нему.
– Худо мне, Федя, – проговорил Иоанн тихо, – кругом одни изменники! Враги кругом! Нет души родной рядом, коей довериться могу.
Он говорил это, а сам чуял, как слабеет голос, как пересыхает во рту, а нутро словно полыхает огнем. Федор глядит прямо в очи и говорит так же мягко:
– Есть, государь. Мне верь. Я рядом, я весь твой. Что хочешь, сделаю! Преданнее пса буду тебе! Не дрогнет, государь, рука и отца родного ради тебя убить!
Лицо Иоанна перекосилось, зубы сжались до скрипа. Он грубо, как любил, схватил Федора за его кудрявую шевелюру и прижал к себе. Иоанн зажмурил глаза, силясь не открыть их, а в голове все глуше и глуше звучала мысль о страшном содомском грехе, который Господь ему не простит…
С тех пор Федор зачастую ночевал в шатре государя, и позже, когда вернулись в Москву, приходил к нему в покои. И, лежа с ним рядом, ласкал и говаривал, как любит Иоанна, как предан ему и готов на всё. И царь, забывшись, делился с этим чернооким юношей государственными тайнами, жаловался, советовался, и Федор, внимательно слушая его, повторял одно и то же:
– Только прикажи. Я готов за тебя предать огню весь этот грязный мир, дабы на пепле его ты, великий, создал новый, подобный Царству Божьему, как ты и хотел…
Так мужеложство, упомянутое в рукописях многими современниками Иоанна, стало еще одним его великим грехом, который, несмотря на раскаяние, он еще, вероятно, долгие годы продолжал совершать. Федор же отныне стал верным спутником и советником государя, а с ним вместе и его отец, Алексей Басманов, уже заполучивший доверие царя.
Поездка Иоанна была прервана вестью о болезни новорожденного сына. Предчувствуя недоброе, он вернулся в
