глухая стена, надежно скрытая за купами деревьев, растущих вдоль забора. Деревья были не ахти какие великаны, все более малорослые и еще больше согнувшиеся от тяжести плодов. Все там ярилось и плодоносило, но нам было не до них. Пронзительный запах жареного мяса и свежеиспеченного хлеба кружил нам головы. Но и здесь с улицы ничего нельзя было разглядеть. Мешали деревья. Мешала сама каменная стена. Только и слышна была возня подвыпивших гостей.
Пир в доме Вартазара был в полном разгаре. Горела большая керосиновая лампа, подвешенная к потолку. Ее зажигали в особо торжественные дни.
— На забор! — скомандовал Аво.
— А если увидят? — пискнул Сурен.
— Не увидят. Им сейчас не до нас.
— Я первый, — запищал Сурен.
— Не пищать, — шикнул на него Аво, но разрешил первым взобраться на забор.
— Влезай, — скомандовал Аво.
— Я? — не поверил своим ушам Сурен, ликуя. — А я думал — не доверите.
— Меньше слов, Сурик.
Варужан покорно подставил ему широкую спину. Сурик мигом влез на нее. Еле дотянулся до края забора, заросшего пучками вереска. Еще мгновение — и Сурен исчез в вереске. Пискнул, издав какой-то нечленораздельный писк, и затих.
— Ну, что ты там, живой? — спросили снизу.
— Живой.
— Живой и молчишь? Не пугалом же тебя поставили на забор? Говори, что видишь, — раздался все тот же приглушенный властный шепот брата.
— Что я вижу?
По голосу было видно, Сурик растерялся от этих слов. Ему казалось, что с него хватит и того, что он здесь, на этой головокружительной высоте, среди этого дурацкого жесткого вереска, коловшего его, как шиповник. И надо было ему так разрастись на заборе.
— Что я вижу? — снова раздался из зарослей вереска жалкий писк. — Людей вижу. Много-много людей.
— Сказал тоже. Ясно, людей. Скажи, кого?
— Кого? Сейчас скажу.
Через минуту не своим голосом он закричал:
— Пристава!
— Тихо. Чего орешь? Еще кого видишь? Говори живо!
Но с Суриком снова произошла заминка. Боясь свалиться, он поудобнее устроился на заборе, усевшись верхом на нем. Вцепившись за пучки вереска, как за гриву лошади, он бодро бросил вниз:
— Еще кого? Сейчас скажу. Лавочника Ходжи, Согомона-агу, винодела Затикяна…
— Не трещи, как сорока, — прикрикнули на него.
— Не трещи, — заныл Сурик. — Сами идите смотрите. Я вам не соглядатай.
— Уже обиделся, — смягчился Аво.
— Не обидишься, когда такие слова.
— Хорошо. Хорошо. Говори еще. Только без шума. Сам знаешь, какая у Вартазара рука. Мы здесь все-таки незваные гости.
Честно говоря, всем нам здесь было жутковато. Во-первых, не приведи бог, вдруг о нас пронюхает вартазаровский волкодав, который на ночь спускается с цепи. А тут еще, откуда ни возьмись, летучие мыши, которые с разлета ввинчивались в темноту сада. Мы их почему-то боялись. Подавив волнение, мы прислушались.
Через сад то и дело долетали до нас раскатистый смех, топот ног, возгласы, полные веселья и удовольствия.
Такие пиры каждое лето задавались в доме Вартазара по случаю приезда его сына, студента Хорена, который учился в Баку.
Примирение с Суриком уже состоялось, от обиды его ничего не осталось, и через минуту оживленный разговор у забора снова возобновился.
— А Хорена там не видно?
— Как не видно! Вон он сидит рядом с приставом.
— В шапке или без?
— В шапке. Зеленая фуражка с дубовыми листьями.
— Точно. В этой шапке, наверное, он и спит. Никогда не расстается с нею.
— А почему ему расставаться? Каждому ведь охота погордиться…
— Ладно. Не замазывай. Знаем, какой он студент…
— Да замолчите же, — снова голос Аво. И снова тишина. Мимо нас, чуть не касаясь лица, пролетают ночные мыши. Ух мне эти твари. И чего они шныряют? Чего они тут потеряли? Им ведь все равно, кто в гостях у Вартазара или какая шапка на голове Хорена!
— А что они едят? — послышался вкрадчивый голос.
Ну, конечно, Варужан. Кому-кому, а Варужану по штату положено интересоваться едой. Он у нас такой гурман.
— Чего едят? Сейчас скажу.
Высунув длинную шею из вереска, Сурен долго всматривался в освещенное окно.
— Танов с рисом, — объявил он, оторвавшись от окна.
— Чего, чего? — переспросил Аво.
— Танов с рисом!
Прильнув к забору, мы зажимали носы, чтобы не прыснуть.
— Ну, слезай! — скомандовал Аво. — Я вижу, ты уже заговариваешься. Танов с рисом мерещится тебе.
— Не видеть мне матери-отца, — стал божиться Сурен, совсем позабыв о предосторожностях.
Но его уже тащили за ноги.
— Сходи, сходи, «не видеть мне матери-отца», а то с перепугу не один танов с рисом может померещиться тебе там.
Сурена наконец стащили с забора. На его место взобрался Айказ. Этот видел то, чего не было и в помине. У него была богатая фантазия. Я тоже влез на забор.
— Хватит, — приказал Аво.
Но, прежде чем покинуть свой наблюдательный пункт, я успел-таки взглянуть на Хорена. Держа бокал на уровне глаз, чуть ли не касаясь ослепительного козырька, — он действительно был в своей студенческой фуражке, — Хорен произносил тост. Рядом с ним, не слушая его, два стражника то и дело опрокидывали бокалы.
Хорен кончил говорить, и бубен снова зарокотал, покрывая густые возгласы пиршества.
— Боюсь, мать узнает — прибьет… — услышал я вдруг в шуме и грохоте бубна. Это Сурен.
— А еще на приставского коня метил. Эх ты, не видеть мне матери-отца…
— Шш… Разговорчики.
Низко пригибаясь, мы обошли дом и замерли у задней его стены, куда выходил деревянный балкон, висевший прямо над забором. Кто-то, перевесившись через перила, судорожно блевал.
Аво встал, сплюнул сквозь зубы, явно подражая кому-то из взрослых, может быть Нжде, которого он в лицо не видел, коротко приказал:
— Действуй!
Работая локтями и ногами, Арфик взобралась на забор. С черешневого дерева, ветки которого, отяжелев от спелых ягод, прямо ложились на забор, откуда ни возьмись, с тревожным кудахтаньем, теряя перья, слетела курица. Где-то совсем близко залилась гулким, свирепым лаем собака.
Насмерть перепуганная Арфик, припав к забору, испустила дикий вопль:
— Бегите!
Как вспугнутая стая воробьев, мы бросились врассыпную. Через минуту я осторожно высунул голову из ямы.
Из-за камней и придорожного тына показалось еще несколько голов.
Арфик не было видно на заборе, так она слилась с ним, но косички с множеством тряпичных лент и бантов выдавали ее: они торчали дыбом.
Я осмотрелся. Из лазейки в заборе выглядывала морда собаки. Она еще не вылезла, но грозно ощерила желтые зубы. Если верно, что животные нравом и умом в тех людей, которые за ними ухаживают, то собака, выглядывающая из лазейки, могла сойти за образец такого животного. Она тоже, как и ее хозяин, возникала неожиданно и всегда там, где ее не
