class="p">ПИСЬМА ОБИЖЕННЫХ ЛЮДЕЙ
Долго я собирал эту коллекцию. Наконец могу похвастать.
Оказывается, что, если принять одесскую систему деления некоего целого на большую половину и на меньшую, то вся большая половина любезных соотечественников только и делает, что обижается.
Происходит ли это от особой чувствительности или от обмена веществ, не знаю.
Знаю только, что обижаются и опровергают.
Иногда эта страсть к опровержениям захватывает целый беженский район вроде ветряной оспы или краснухи.
Бывает и так, что обиженная личность выступает самостоятельно, опираясь только на самолюбие и орфографию.
Не посягая ни на то, ни на другое, публикую для поль-<ы просвещения несколько выдающихся экземпляров.
1
На основании устава о наказаниях, налагаемых господами мировыми судьями, а также покойного императора Наполеона 1-го, действующего на территории Французской Республики, прошу в ближайшем номере вашей, так сказать, уважаемой газеты исправить досадную опечатку, вкравшуюся куда следует, а именно, что, танцуя мазурку в пользу восстановления родины с благотворительной целью, сказано, что я «бык на своем месте»…
Полагаю, что довольно неудобно публично выражаться про труженика сцены, что он есть грубое животное — бык и еще, главное, что он на своем месте, как будто это какой коровник или вообще загон для скотины…
С почтением
Солист короля Черногорского
и заслуженный артист международных танцев
Пяткин-Терпсихоров.
2
Многоуважаемая Редакция!
В целях восстановления истины не могу обойти фак-том молчания факт искажения правды и матки в вашей органе.
Да погибнет мир, но да здравствует юстиция, как вы* ражались наши древние римляне.
Что же касается существа, то, не говоря уже о деталях вашего сотрудника, в публикуемых мемуарах имеется вопиющая историческая неточность и даже грубая ретроспективная ошибка, на которую считаю себя обязанным пролить.
Поэтому, на основании ответственности перед лицом грядущих поколений, настоящим заявляю, что: я, нижеподписавшийся, штурман дальнего плавания в отставке, Иван Игнатьевич Герасименко, пятидесяти четырех лет. вдовец и теософ, с лицом, пожелавшим остаться неизвестным и скрывшимся под тремя звездочками, ничего общего в упомянутых мемуарах не имею, равно как бунчуковым писарем при ясновельможном пане Гетмане никогда в своей земной жизни не состоял, хотя действительно принужден был при перемене режима удалиться на паровозе, во избежание вышеупомянутого народного гнева.
Настоящее же опровержение считаю необходимым на случай совпадения двух личностей в популярном малорусском окончании, как, например, Левченко или даже Гриценко.
Примите все прочее. И. Герасименко.
3
Дорогая Редакция.
В качестве друга периодической печати, позволяю себе задать небольшой вопрос: уместно ли в такое тяжелое время и при ежедневной дороговизне жизни печатать столь подробные сведения о происходящих землетрясениях, которые самым нежелательным образом действуют на психологию читательских масс, принужденных бороться за существование?
Мне кажется, что, наоборот, надо сеять разумное, доб-|х» е. вечное, а не подобный пессимизм, говорящий о грустных явлениях природы, каковые плюс похоронные анонсы убивают дух самодеятельности.
Прошу сочувствующих этому начинанию откликнуться на столбцах, и, конечно, извиняюсь за беспокойство. С совершенным почтением. Старый друг.
4
М.Г.
Чтобы далеко не бегать, позвольте прибегнуть к содействию голоса печати.
В интересах картд-идантите, каковые до пятнадцати лет считаются младшим возрастом без всяких расходов, надо же ж выяснить, как быть с нашей объединенной молодежью, среди которой имеются многие, что им де-юре под семьдесят, но де-факто никак больше шести-семи лет дать нельзя.
Неужели брать с таких семилеток весь налог полностью. невзирая на букву закона?!
На ответ прилагаю марку.
А. Л. Г.
5
В номере вашей газеты напечатаны так называемые силуэты, в которых имеется один силуэт, прозрачно намекающий на меня, несмотря на явно вымышленное имя мадам де Курдюковой, устроительницы патриотических собеседований на пляже.
Хотя ваш маленький фельетон и не отрицает наличности купального костюма на моем корпусе, но все же позволяет клеветать как по адресу моего пола, так и характера.
Сим заявляю, что я привлекаю его к ответственности и надеюсь, что, хотя он маленький, но от Немезиды не уйдет.
С сов. почтением (подпись).
1926
РАССКАЗ ПРОСТОГО ЧЕЛОВЕКА
Больше всего на свете уважаю я медицину.
На днях, от нечего делать, пошел к доктору: себя показать, на него посмотреть.
Доктор из хохлов, симпатяга.
Обрадовался мне, как родному.
— Здравствуйте, — говорит, — и на что жалуетесь?
— Не такое теперь, — говорю, — время, доктор, чтоб жаловаться, но, между прочим, вам виднее.
— В таком случае ложитесь и не дышите…
Лег это я на ихнюю докторскую мебель, вытянулся во весь рост и не дышу.
А он сейчас же, значит, молоточек вынимает и как начнет со мной, лежачим, по всему корпусу перестукиваться, так его уж и остановить невозможно.
Ну, думаю, пропал я со всеми потрохами!..
Практика у них в эмиграции, наверно, неважная, зато, как до пациента дорвутся, в живых не оставят…
В общем, настукал он по всем местам как следует, потом стал животики мять и говорить:
— Теперь скажите «а»! и еще! и еще!., и все время!
Он, стало быть, мнет, а я акаю.
Так мы с ним минут десять вместе и веселилися.
Потом, видно, и его совесть замучила.
— Одевайтесь обратно, я, — говорит, — на скорбный лист записать вас должен.
— Неужели, — говорю, — так плохо?..
— Дело, — говорит, — не в этом, а именно что у вас товарообмен неважный и во всех ваших веществах никакой диффузии нету!
Гм… ну, думаю, им. конечно, виднее, оделся себе обратно и сел.
А доктор, значит, гроссбух вынимает и, очками нос оседламши, все вопросы подряд спрашивает.
— И по какому поводу прабабушка умерла, и не было ли у нас в роду падучей, и не сосет ли под ложечкой перед
