меня. Я только что продал пару сапог рабочему ковбою в розовой водолазке и ботинках из кожи азиатского буйвола с контрастными накладками.
— Злиться совсем не обязательно.
— Я продал пару двуслойных из передубленной подпружьей кожи пекари с персиковыми союзками настоящему мужчине. А вы мне говорите «фрукт».
— Никто не просил вас быть таким врединой из-за этого.
— Ладно, ну его. — Продавец настоял на том, чтоб они пожали друг другу руки. — Давайте всунем вас в парочку.
— Теперь я хочу теннисные туфли оттенка мокко.
— Я думал, вам сапоги нужны.
— Если я пойду босиком, вы мне мизинчики накрасите в «антикварный пармезан»?
— Сэр.
— Да?
— «Ранчерская одежда и седла Гоголя» не нуждается в ваших покупках.
Болэн вышел в перед магазина, шагнул к рентген-машине, щелкнул выключателем и приблизил глаза к окуляру. Сбоку у нее была ручка, управлявшая стрелкой, которую Болэн направил на memento mori{45} своих скелетных стоп на зеленом, как бильярдный стол, фоне. Он вдруг увидел, как не будет жить вечно; и пожелал подправить себе жизнь, прежде чем умрет.
Болэн уединился в номере и несчастно продремал до вечера. Проснулся он, думая о том, как однажды ночью встал лагерем на Континентальном водоразделе и тщательно нассал в Атлантический бассейн. Теперь он не был уверен, что следовало. Он попробовал вообразить, как говорит «пока-пока» убывающей лицемеризации; и привет боевокличной интеллигенции краснокожей возможности с Энн как смутным шайеннским суккубом — полная выделка оленьей кожи.
Но под его окном в Стоунхендже бензоколонок дрейфовали заправщики. «Заливай!» — казалось, говорила Америка. Голубой, сверкающий столп четко опустился под смазочной установкой, и «тойота-корона» рванула в монтанскую ночь. Эй! Вам Подарочные Марки «Золотой Колокол»{46}! На фоне далеких, зримых гор заправщики стояли у радужной волнистости «Марфака»{47}.
Все окна были открыты прохладному высокогорному вечеру; под одеялом арендованной постели Болэна вдруг настигло убеждение, что он зарыт в какой-то теневой сопатке Америки. На сосновой стене над головой — календарь «Пива Великие Водопады»{48} с репродукциями Чарлза Ремингтона{49}: волки, бизоны и одинокие ковбои, пытавшиеся утверждать, что со своими траченными глазами и изнеможенными донельзя лошадьми они имеют право на весь континент. Джордж Вашингтон пробовал то же самое: швыряя монетки за реку, он увел Америку у англичан. Болэн даже мог понять, как в первые дни индейцев, ориентированных на индеек и тыквы, извели нестреляными мушкетонами, парусными судами, географическими картами. Ровно так же, чувствовал Болэн, как макадам и банковские счета лишают его возлюбленной.
Это, ощущал он, была еще одна мигреневая весна. Он сел и куснул яблоко, симпатичное, холодное «северный лазутчик»{50}; кровь на белой мякоти; зубы портятся; зубной камень; признак низших порядков; сбрось их у стоматолога; поднови-ка их, ну, ты.
Спать.
К. Дж. Кловис, бывший толстяк и предприниматель крупномасштабных «прибамбасов» значительной стоимости и выгоды для себя, сидел в своем «Моторном доме Додж»{51}, высвобождая прозрачную смазку в блестящий металлический сосок на верхнее сочленение своего устройства. Он восхищенно улыбнулся сточенным на станке фаскам его «колена» и увидел, как маленькие четверти-арки шарикоподшипника светлеют от масла. Аккуратно пришнурованный к алюминиевой ноге со своим собственным носком в ромбик, хорошо сработанный тяжелый кожаный ботинок казался вполне как дома.
Перед ним бормотал встроенный телевизор: программа Джонни Карсона{52}. Кловис щелкнул его выключателем и раскатал на обеденном столе два чертежа, прижав их углы тяжелыми монетами какой-то иностранной валюты, которые выудил из карманов. Чертежи изображали модель башни-нетопырятни, которую Кловис построит для Америки: современная всеобщая инженерная разработка нетопырных анклавов во имя сокращения вредоносных насекомых по всей земле. На чертежах привлекательность конструкций не скрывалась; они величественно вздымались от лепных бетонных устоев и были оборудованы стильными крышами из колотого гонта, увенчивавшими три уровня отверстий, сквозь которые могли проникать летучие мыши. Поэтажный план, если его так называть, создавался, в общем, на основе великого храма Механтапека на высокогорьях Гватемалы. То есть «монахи» в данном случае — нетопыри — обитали в отдельных, но связанных между собой цепочках келий, грубо продолговатых в поперечном сечении, и каждая дебушировала в центральный желоб, сиречь говносток; сбор из него, ценное удобрение, можно было продавать для покрытия амортизации самой башни.
Нетопырная башня требовала шестнадцати сотен долларов на материалы и постройку. На готовое изделие Кловис пришпилил ценник в восемь тыс; и считал себя готовым к торгам до пяти. Не ниже. Уж точно не в стране, где москиты переносят энцефалит. Далее записка Болэну, который перепритерся и не станет служить: предлагая ему должность бригадира в предприятии, занимающемся возведением определенных конструкций по борьбе с вредителями, в высшей степени инженерный род сдельщины. Финансово никаких препон. Требуется настырный молодой человек с намерением не упустить ключевую возможность. Направлять мне Кловис/Нетопырник, до востребования, Опорос, Северная Дакота. Всего наилучшего.
Кловис добрался до кормы и начислил себе на сон грядущий: одиннадцать пальцев ржаного в кружке для корнеплодной шипучки, — и удалился в туалет произвести быстрый залп; чарующее устройство: машина уничтожала экскременты пламенем. Кловис стоял в ныне тугодумственном одиннадцатипальцевом изумленье, пока солдатики принимали приговор огня. Словно жареные зефиринки, держащиеся за руки, они становились простыми тенями и исчезали.
За миг до того, как он уснул в удобной двуспальной постели, ему начало взгрущаться. К. Дж. Кловис имел полное право верить, как и верил, что никакой радости нет в том, чтобы иметь очертания кукурузного амбара под брезентом и иметь лишь одну ногу. От устройства его уже тошнило. Он выглянул в высокое слоистое окно на Стрельца в близком ночном небе, чувствуя тупую боль слезных протоков у себя под глазными яблоками; и подумал, скоро настанет…
Рано поутру под окном у Болэна вообще никто не движется. Вдоль всей обочины углами выстроились машины, пикапы и бортовые грузовики. Улица пыльна перед скатанными маркизами, обыкновенными лавками в краю, где «Монтгомери Уорд»{53} торгует пастушьими седлами. Башня абсарок{54} на южном конце Главной улицы; к востоку от городка рыба из беленых камней украшает табачного цвета горный склон, ее спинной плавник преувеличен там, где дети со своими камнями заходили слишком далеко.
В этот самый миг Болэну следовало бы видеть Энн. Неужто он боится ареста?
Какое-то время назад, когда Болэн и Энн только повстречались и так заинтересовались друг другом, Энн отправилась в Испанию с неким Джорджем Расселлом, молодым компаньоном ее отца. В Энн-Арборе у нее развилась реакция на бесплодную группу богемных игроков в бридж, что ошивались
