а по стенам ее поползли мутные тени.
— Я обидел Вас? — смущенно спросил я.
— Ну что Вы… Это Вы меня простите, Николай Алексеевич, после смерти Сережи я сама не своя. Спасибо Вам за все, Вы единственный, кто поверил мне и взялся помочь…
— Но как же Ипполит?
— Ипполиту все равно. Вы же были тут днем и, полагаю, все видели.
— Уж не его ли Вы подозреваете? — встрепенулся я.
— Я не знаю, кого подозревать. Вы же читали письма и сами понимаете, что убить его мог кто угодно. У меня вся надежда только на Вас, больше никто не поможет мне разобраться в этом, — и она протянула руку и сжала мои пальцы.
В глазах ее я прочел призыв и одобрение и мягко кивнул, наклонившись и коснувшись губами ее тонких пальцев.
— Я не подведу Вас, Катерина Матвеевна. Завтра с Михаилом мы идем в гости к штурману Сахарову и, если потребуется, вызовем полицию.
— Спасибо Вам, — едва слышно произнесла она одними губами, и я снова обнял ее и прижал к себе.
На этот раз она не сопротивлялась, лишь уткнулась лбом в мое плечо, а через несколько секунд и вовсе сдалась и обвила руками мою шею.
— Все будет хорошо, — шептал я, гладя ее по спине, а она судорожно вцепилась в мои плечи и не издавала больше не звука.
— Давно он к тебе ходит?
Она подняла свое порозовевшее лицо и недоуменно посмотрела мне в глаза.
— Он тоже под подозрением?
— Он единственный, у кого имеется весомый мотив.
— С самого возвращения… Насколько я поняла, Сережу убили через несколько дней после того, как он отправил мне свое последнее письмо. Капитан и вправду собирался взять его с собой на материк, но пришлось выбрать Ипполита…
— Ты следишь за новостями от экспедиции?
Она помотала головой и снова уткнулась носом в мою грудь, но долее задерживаться у нее я не мог, ибо уже едва держал себя в руках.
По выходе из дома Прониных я остановил пробегавшего мима газетчика и купил свежий разворот Ведомостей. На первой полосе красовался крупный и мрачный заголовок: «Гибель экспедиции Седова». Мне пришлось ускорить шаг, и через четверть часа я, наконец, поймал извозчика и, развернув дрожащими руками газету, принялся читать.
В статье подробно рассказывалось обо всех злоключениях экспедиции, о том, как в прошлом году судно покинул капитан, отправившись за провизией на материк, но ни помощь, ни припасы так и не были доставлены Седову, поскольку все средства, собранные на данную авантюру, давно были израсходованы. Как один за другим умирали от цинги матросы. Как еще месяц назад вернулись, наконец, фотограф и несколько членов экспедиции, оставив Седова с малочисленной группой, потому что продуктов катастрофически не хватало. И как, в конце концов, на днях вернулись на большую землю члены этой группы, сообщив о гибели Георгия Яковлевича. Я судорожно сжал в руках газету, скомкал ее и швырнул на мостовую, крикнув извозчику гнать во всю прыть.
Наутро я проснулся совершенно разбитым и отправил Митьку — младшего сына приходящей прислуги — к Мишке с запиской, в которой просил его навестить штурмана без меня. Однако, уже через час Митька вернулся вместе с Мишкой, и последний участливо присел на стул возле моей кровати:
— Захворали, Николай Алексеич?
— Да, кажется, опять флюс затевается — зуб справа так и дергает, сил моих нету. Миша, ну ты же знаешь, как лояльно я всегда относился ко всем твоим выходкам, как неоднократно покрывал тебя перед полицией, как лечил за свой счет после очередной пьяной драки… Сходи ты к Сахарову без меня, дело-то ведь яйца выеденного не стоит. А я пока уксусом буду полоскать, авось, оклемаюсь через пару дней…
— Ведь я же предупреждал Вас вчера. Или Вы того самого…для храбрости принимали?
Я только махнул рукой и плотнее прижался щекой к подушке.
— Ну так, может, отложим пока визит к штурману? Куда нам теперь торопиться-то? Раз у нас все концы сошлись.
— Что ты имеешь в виду? — насторожился я.
— Я вчера весь вечер голову ломал, пока Вы на свидание бегали, — я попытался было протестовать, но Мишка только отмахнулся. — Сахаров — убийца, как ни крути. Почему он зажулил дневник Пронина? И ведь не отдал жене и даже не опубликовал в печати, хотя грозился! Что там — в этом дневнике? И со мной он тогда говорить не пожелал. Нет, тут все указывает на него.
— Но Визе…
— Что такое есть этот Визе? Он беспрестанно пропадал — съемкой и описанием местности занимался, в конфликте участия не принимал. Кого он видел, так это Пинегина, про Сахарова он мало что знает.
— Допустим. Но ты же понимаешь, что такое штурман — он запросто может уйти в новое плавание, и тогда ищи свищи его еще несколько месяцев, а то и лет.
— Тогда делайте компресс, обвязывайтесь шерстяным шарфом и вперед к Сахарову. Я без Вас не справлюсь, один раз он уже вышвырнул меня с порога квартиры, здесь у нас будет хотя бы численный перевес…
— Уговорил, — махнул я рукой и, морщась от дергающей боли в десне, принялся собираться.
Я как в воду глядел: встретившая нас супруга Сахарова сказала, что муж ее вот-вот уходит в новое плавание и мы должны поспешить, если хотим застать его на берегу: судно направлялось в Индию, и он мог вернуться не раньше чем через год. Мишка горел невиданным энтузиазмом, прежде я никогда не замечал за ним ничего подобного, но дело Прониных возбуждало его живейший интерес и сочувствие, он явно горел желанием найти виновного и передать его в руки правосудия. Именно благодаря его энтузиазму мы и оказались в порту гораздо раньше, чем могли бы: он заплатил двойную цену извозчику, велев гнать во весь опор, и каждый стук колес и цокот копыт отдавался колющей болью в моей уже начавшей раздуваться щеке. От боли я перестал что-либо соображать и по приезде вяло опустился на гранитную мостовую, ожидая, пока Мишка бегает в поисках отплывающего в Индию судна. Вопрос был решен практически за четверть часа, и он буквально силой затащил меня по трапу на палубу корабля, где я вновь рухнул на первый валявшийся там ящик и как сквозь сон принялся наблюдать за происходящим.
Навстречу к нам вышел невысокий коренастый человек, окинул меня изумленным взглядом и вопросительно посмотрел в сторону Миши.
— Штурман Сахаров? — деликатно поинтересовался мой напарник.
— Я помню Вас, — отчеканил штурман и усмехнулся. — Вы тогда приходили ко мне расспрашивать о Пронине.
— Плохи Ваши дела, штурман, —
