Плацебо, но наоборот, честное слово. Именно поэтому у меня в квартире не было градусников.
И ещё, потому что Перс мог их разбить, вильнув хвостом.
Перс… Ах, мой бедный Персик, мой бедный котяра! Как же я переживал за него, больше всего я испытывал тоску не по жизни, а по своему коту, по его урчанию и цепким лапкам. Как он там? Я оставил ему корма всего — то на вечер, кто же знал…
Дни мои проходили в диалогах с призраками и выяснением кто лучше играет в шахматы: я или Баб Тамара, и к моему удивлению, я ни разу ни выиграл. Я мало — помалу начал обвыкаться с новыми умениями, например, перемещаться от одного дерева к другому стало моим любимым занятием, а вот растворяться в воздухе я так и не научился. Макар советовал «Быть легче», знать бы, что это значит.
— Ну тык ты не думой про то, что исчезнуть — то надо, окаянный! Ты просто исчезай! — я силился исполнить совет— О — ой! Ой! — подначивал старый— Ты ж сейчас родишь, горемычный!
— Оть престал, Макар! — вступалась баб Тамара— Чавой пристал к парню, шик отсюда! Раскомандовался!
Стоило этой женщине появиться в поле слышимости дедка, как его и след простывал. На мой вопрос почему так, оба всегда отмахивались.
Она меня учила умению растворяться по — другому, говорит, ножку так, ать и поднял. Обопрись, говорит, на клюшку, ногу подними и шнырьк, исчез!
— Баб Тамар, так нет у меня клюшки!
— У тебя и пол ноги нет!
На этом моменте я всегда прыскал смехом. Это правда, половина ноги не выглядела хоть на что — то способной, но справедливости ради, отвалиться тоже не могла. Вывернутую ступню я то и дело в первые дни возвращал на место. Она забавно прокручивалась и не хотела вставать в прежнее своё положение, да и по сей день всё старается «выбиться».
Мелкий Антонка, так прозвали пацана шести годков, принёс мне как — то жгут от своей последней капельницы, и мы вместе перевязали мне непослушную конечность. Он поделился, что его не устраивает его положение в нынешнем социуме и что, несмотря на свой крайний возраст, он имеет право на нормальное восприятие себя остальными. Это дословно.
— Ты откуда таких выражений понабрался, Антон? — затягивая жгут, вопрошал я.
— Так мне уже пятый десяток идёт, просто помер я в шестилетнем возрасте.
Я ошарашенно поднял взгляд. Всё — таки слышать такое наяву для меня до сих пор непривычно.
Наступила суббота. Солнце уже почти не показывалось, погода была пасмурная. Кропил небольшой дождик. «Жизнь» в парке била в своём ритме. Вдалеке слышался детский смех, чуть ближе старики раздавали друг другу щелбаны за неотвеченные вопросы по истории, совсем близко ко мне, Ангелинка играла в классики. Я продолжал сидеть на скамье возле ворот и ждать Маню. Единственное, что меня волновало помимо её возвращения, так это состояние мэра и кто должен был прийти через неделю. Судьба Лешего меня, что примечательно, не интересовала.
Краем глаза я заметил, как к маме Лины подошёл знакомый мужчина с верёвкой и что — то прошептав ей, хотел было вновь раствориться:
— Господин Доброделов! — выкрикнул я и быстро переместился к компании— Как вы, господин Доброделов?
Мы обменялись дружеским рукопожатиями. Он с доброй улыбкой хлопал меня по плечу и расспрашивал про моё прошлое. Через минут десять мы уже гуляли по парку без сопровождения, просто о чём — то переговариваясь.
— Да я на самом деле, в последние свои дни вообще не был активен. — продолжил я — Расстался как — то с девушкой, так депрессия и шибанула.
Мэр деловито качал головой, выказывая своё небезразличие.
— Понимаю, что неправильно это, но смысла просто не видел.
— Что интересно, — наконец вступил он— Люди бояться жизни после смерти, но смерти при жизни стороной не обходят.
Я, прокрутив эту мысль в голове, согласился.
— Но я же не был мёртв. Я просто…
— Не жил.
Теперь я понял, почему моя бабушка, царство ей небесное, всегда так торопилась включить новости, если в программе стояло интервью с Доброделовым. Он же просто ходячая энциклопедия по философии.
— Ну, не то, чтобы… — замялся я— Точнее, не совсем так. Я вроде жил…
— Послушай, Эдуард. — мэр развернулся ко мне, заставляя остановиться на месте — Дышать, поглощать пищу и иногда мыться — это не жизнь. Заниматься сексом, употреблять вещества, снова заниматься сексом — это не жизнь. Постоянно учиться, читать книги, развиваться год за годом без передышки — это тоже не жизнь. — он упорно смотрел мне в глаза.
— А смысл вы мне сейчас это говорите… Смысл в чём… Я мертв. — взгляд сам по себе вильнул вниз, словно меня пристыдили.
Мэр похлопал по моему плечу и мы продолжили идти:
— Существо будет существовать радостно только тогда, когда в своём существовании увидит радость, мой друг. Что для человека жизнь, то для дельфина — смерть. — мой мозг начинал тупить от такого изобилия аналогий и примеров — Проще говоря, — Доброделов, видно заметил мою растерянность — Вопрос в том, что ты сам назовёшь жизнью. Можно постоянно работать, но осознавать, что для прогресса нужны силы. Можно постоянно смотреть фильмы, но понимать, какие ведут к деградации, а какие к твоему личному росту. Наркотики я никак не могу оправдать, да и не хочу. Ты хоть каплю меня понимаешь?
Я неуверенно кивнул:
— Вы хотите сказать, как корабль назовёшь, так он и поплывёт? — выдвинул я предположение.
Мэр удовлетворённо улыбнулся.
— То есть, если бы мне нравилось проводить время, так, как я проводил, я бы с пользой проводил время? Даже, когда вонял, как дед Макар?
Мэр кивнул.
— Так, мне же нравилось.
— А от чего ж тогда жалеешь былого?
Я замолчал. Дальнейший путь до пруда мы шли в полной тишине.
Я был согласен с Доброделовым и не согласен одновременно. Ну нельзя же быть довольным своей жизнью постоянно, так же и к полному застою прийти можно.
— А я и не говорил, что ты должен быть доволен жизнью. Жизнь — это промежуток времени. А жить — это про «сейчас». Я вот сейчас не живу, а существую, но чувствую себя лучше, чем при жизни, как люди говорят. Мне спокойно, я занимаюсь своим любимым делом и…
— Но вы же здесь. — перебил я. Мэр в лице не поменялся, но глаза дрогнули. Он откашлялся и отвернулся, рассматривая уток.
— У всех, кто здесь обитают, остались незаконченные дела, мой друг. А вот понять, что это за дела
