хитрый немец не заподозрит. А из Нейгаузена уж гонец воеводин быстро домчит послание до Москвы.
Как к Фроловским воротам подъезжал недавно Николай, так от Фроловских ворот он теперь и отъезжал. Не обманул дядя Дементий: к Троицыну дню, к семику, должен был Николай Репнин появиться во Пскове. А от Пскова ему короткий был путь в Нейгаузен. С посланием к воеводе. Те двое стрельцов, что везли Николая в Москву, обратно его и провожали. Кони молодые, горячие рвались в дорогу, под всадниками так и плясали, грызли удила. Прощались недолго, без лишних слов, ибо говорено за эти дни было предостаточно. Обернувшись, Николай махнул дяде Дементию рукой и послал коня вслед за стрельцами.
Издали уже осенил его подьячий знамением креста:
— В добрый час, Николаус! Храни тебя Господь!..
Глава 8
Для чужого — мать, для родного — мачеха
благословенная земля Ливония!..
Каждый год от далёких южных гор прилетал по весне старый орёл в Ливонию, в Liivimaa[24], на родину свою. Сладко замирало гордое сердце у орла, насмотревшегося по миру красот, когда он видел у себя под крыльями, расправленными от окоёма до окоёма, курчавые дубравы и вересковники, тёмные ельники и светло-золотистые, янтарно-смолистые сосновые боры. Летел орёл, великан и красавец, и, будто в зеркала, смотрелся он в голубые озёра. Любовался исполинскими камнями-валунами, разлёгшимися господски тут и там.
И думал: нет в мире красивее этих дубрав и вересковников, нет красивее лесов, и бесчисленных озёр моих, и величественных камней; о моя благословенная земля Ливония!
На левое крыло наклонясь, видел он распаханные поля и цветущие сады, а за ними показывалось море — самое синее из морей, видел орёл дюны нежно-жёлтой полоской, а где-то обрывистые берега со склонёнными соснами, видел лодки рыбаков, забрасывающих в волны сети и наполняющих корзины серебристой рыбой; посвист морского ветра он слышал в парусах и вёслах. Из года в год всё это видел и слышал старый орёл, возвращаясь на родину с дальних южных гор.
И думал: нет в мире изобильнее этих полей и садов, могущих наполнить любые закрома; нет более щедрых морей, полных рыбой; о моя благословенная земля Ливония!
Из заоблачной выси спустившись, над многолюдными деревнями, над живописными хуторами, над камышовыми кровлями пролетал орёл, могучими крыльями, крепкой грудью рассекал воздух. Видел юношей плечистых и работящих, возделывающих поля; девушек видел в белых рубахах льняных и в цветастых юбках, северных красавиц видел, заплетающих белокурые косы. И слышал орёл скрип мельницы, перемалывающей жито, перемалывающей соль, и постукивание прялки слышал, и высокий звон наковальни под тяжёлым молотом.
И думал: как красивы, как мастеровиты люди в краю моём, и не может быть людей счастливее, чем живущие здесь; о моя благословенная земля Ливония!..
Над самой землёй уже пролетая, нашёл старый орёл свой любимый камень-валун; на камне этом не раз отдыхал он, прилетев с далёких южных гор, восстанавливал силы. И ныне на верхушку камня сел, взмахнув могучими крыльями и травы всколыхнув. Большой был камень: четвёрку лошадей запряги — не сдвинешь такой валун; смирись, обходи его с плугом, добрый пахарь, обходи его с косою, неутомимый косец... И увидел орёл седобородого старца, сидящего одиноко под камнем, грустного старца он увидел, перебирающего тихо струны каннеле. Нежным звукам струн его вторила кукушечка, подавала голос от дальнего — за полем — леса. Орёл узнал этого старца. Сто лет назад, ещё птенцом, он видел его. И сто лет назад этот старец был таким же, как и сейчас старцем, и говорили про него звери и птицы: не тот ли это самый Ванемуйне[25], что научил речи самых первых зверей и птиц, что научил речи человека и научил его играть на каннеле?
Грустен был старец.
Спросил его орёл:
«Оттого ли ты так грустен, что так стар?»
Не ответил старец, все струны чуткие, струны из волоса конского перебирал.
Спросил орёл:
«Почему так печален и тих наигрыш, почему так печальна кукушечка, вторящая ему, когда, посмотри, нет в мире красивее этих дубрав и вересковников, нет красивее лесов, и бесчисленных тихих озёр этих, и величественных камней; когда нет в мире изобильнее этих полей и садов, могущих наполнить любые закрома; нет более щедрых морей, полных рыбой; когда так красивы, так мастеровиты люди в земле этой, и не может быть людей счастливее, чем живущие здесь?..»
Тогда дрогнули руки старца, сухие и жилистые, пальцы длинные, сильные по струнам другой хоровод повели. Зазвучал очень древний мотив. Рта не раскрывал этот сказочный старец, губ не размыкал, только смотрел и смотрел, и глаза его были яркие и пронзительные, как звёзды, и откуда-то слышал орёл слова. Это песнь была новая на древний как мир мотив...
«Скажу тебе, орёл, то, о чём спрашиваешь... Ходили по прекрасной земле твоей чужие воины; рыцари, закованные в железо, в одеждах белых с крестами чёрными в благословенный край приходили и несли на плечах епископа, и несли на острие меча, на жаровне пылающей слово Христово. От рыцарей и от слова, что насаждали они, уходил народ в леса, уходили любимцы Ванемуйне, уходили простодушные, но их скоро находили рогатые в лесах, мужей именем Христовым убивали, а жён и детей уводили в неволю, в домы свои. Тогда бежал народ в болота, бежали любимцы Ванемуйне, бежали простодушные в непроходимые топи, но отыскивали их и в болотах рогатые, мужей именем Христовым убивали, а жён и детей уводили в неволю, в домы свои. Тогда стал прятаться народ в норах чёрных, глубоких, стали подальше прятаться любимцы Ванемуйне, стали прятаться под землёй простодушные, но и в норах их находили рогатые изверги, разводили у нор костры и выкуривали из нор; тех, кто не задохнулся, вытаскивали на свет рогатые, мужей именем Христовым убивали, а жён и детей уводили в неволю, в домы свои... Какими словами это спеть, скажи?..»
Не раскрывал рта этот сказочный старец, губ не размыкал, а только смотрел он и смотрел, и глаза его были яркие и пронзительные, как звёзды, и откуда-то всё слышал орёл другие слова:
«Чужие воины, рыцари, закованные в железо, в одеждах белых с крестами чёрными вырубали дубравы и стаскивали отовсюду камни, строили твердыни-замки; в этих замках новые подрастали воины, и вытаптывали они поля, и выжигали сады, и примучивали простодушных поборами: закрома опустошали, жадной метлой подчищали сусеки, отнимали рыбу. Потому и избы наши приземистые, потому и солома на
