живем здесь, словно впавшие в немилость к его величеству, хотя это не так, неужели не понимаешь? – горячо зашептала она. – Ты же сама говоришь, что Эривэ – домик злой ведьмы, похитившей принцесс, ну! И вот лорд Дамиан пришел спасти нас! Как прекрасный принц.
– А злая ведьма – это наша матушка? – спросила Амелия, подумав, что в ее сне лорд Дамиан был совсем не принцем. – Или леди Алексиана?
– Фу на тебя, – Кармиль отвернулась, перетянув на себя одеяло. – Как хочешь, Амелия, – сказала она степенно, тоном настоящей светской дамы – именно так они обе говорили, когда хотели посмеяться над леди Алексианой, только вот сейчас, кажется, Кармиль была серьезна. – Я помню, что я – принцесса, и мне полагается выезд, платья и десяток фрейлин, а не старое поместье в глуши, где из всех друзей у меня есть только свое отражение, потому что с дочками фермеров таким, как мы, играть не следует.
– А я? – выдохнула Амелия.
– А ты – моя сестра, – Кармиль сменила гнев на милость и повернулась к ней, ласково погладила Амелию по волосам и добавила: – Это куда больше, чем дружба, понимаешь? Неужели тебе самой не скучно здесь?
Амелия прикусила губу и помотала головой.
Скучно ей было только если заставляли сидеть на одном месте и вести себя прилично, и то со временем Амелия научилась сбегать в воображаемый мир, который с каждым годом становился все больше и интереснее. Так что нет, скучно ей не было.
– Ты странная, сестренка, – заявила Кармиль и двинулась чуть вперед, чтобы поцеловать Амелию в лоб. – Странная, но хорошая. И вот увидишь, скоро все изменится… Тихо, – вдруг скомандовала она и замерла, потому что со стороны гостиной послышался кашель.
Госпожа Эдит заворочалась, закашлялась, сказала что-то неразборчиво, полушепотом, и продолжила спать.
– Слышишь? – зло прошептала Кармиль. – Как страшный призрачный пес на службе у ведьмы, стережет пленниц!
И хихикнула, радуясь своей шутке.
Амелия спрятала лицо в складке одеяла и подумала, что, наверное, Кармиль права: раз чужаки вдруг появились в Эривэ, наверное, что-то изменилось в их матери, в леди Катарине, в том, как она смотрела на мир и что от этого мира хотела. И, наверное, Кармиль и правда хотела вернуться в тот, другой мир, который она – они обе – не успели толком рассмотреть, в мир, которым пахло от леди Алексианы, который жил и сиял далеко-далеко отсюда, за лесом, окружавшим Эривэ, и за дорогами, мостами, реками и болотами. Он представлялся Кармиль сказочной страной, полной света и смеха, сладостей и нарядов, блестящих драгоценностей и музыки, тогда как Амелия помнила лишь тишину, скуку и усталость от постоянных запретов и строгих взглядов. Сладости, драгоценности, музыка – все это было тоже, но Амелии не разрешалось касаться их, как не разрешалось трогать фарфоровые статуэтки или разные интересные вещи на мамином столике с зеркалом.
Для Амелии, собственно, мало что поменялось, когда они уехали в Эривэ.
Разве что здесь, в этом доме злой ведьмы, она иногда казалась себе свободнее, чем была там, в детстве, в другом мире, куда Кармиль так хотела попасть.
***
Мы просидели у Шамаса до темноты и вышли не в белый, самую малость морозный день, а в сизые сумерки. Сейчас мороз окреп. Воздух стал прозрачен и тих. Снег, который я видела из окна, прекратился, рыхлый и легкий, он лежал тонким слоем на земле и крышах и совсем не таял. За спиной, в просвете домов, я видела кораллово-красные облака на горизонте – солнце садилось.
Ренар нес фонарь с кристаллом, а я шла рядом, сунув руки в карманы и прижав локтем книгу, чтобы не уронить ее. Было холодно и свежо, и после захламленного, пусть и уютного жилища Шамаса эта свежесть казалась мне глотком чистой воды в жаркий день. Я словно впитала в себя весь жар очага и все запахи – кофе, специй и пыли, табака и виски, трав и чего-то маслянисто-металлического, чем пахло от закрытой двери кабинета. И сейчас, на этом холодном воздухе, пока мы идем от почти самого сердца города к его окраине, запахи выветрятся из волос и складок платья, а жар внутри меня остынет. Вот о чем я старалась думать, но мысли раз за разом возвращались к Амелии.
Казалось бы, думала я, пиная попавший под ногу камушек, принцесса, мало ли тут принцесс и принцев, куда ни плюнь – аристократия, голубая кровь, точеные скулы и взгляды всех оттенков презрения. Принцесса, дочь того, кто должен был стать королем, но умер – и не сложилось. И все пошло не так.
В этом «не так» мы с ней, пожалуй, были похожи.
И если Шамас прав, и леди Амелия такая, как он о ней рассказывал, то мы, возможно, найдем общий язык.
А если он не прав, и за те несколько лет, которые прошли с того момента, как он разговаривал с кем-то, кто был лично знаком с вдовствующей герцогиней д'Альвело, Амелия изменилась и из мечтательной тихой девочки превратилась в самую обыкновенную капризную аристократку?
Хотя сколько капризных аристократок ты здесь уже встретила, леди Лидделл? Ну, кроме Феликса, который явно играл на публику?
Правильно. Ни одной.
– О чем задумалась? – спросил Ренар, не останавливаясь.
Мы вышли на крошечную площадь, посреди которой в каменной чаше из-под снега выглядывали кристаллы. Их света было не больше, чем от обычных свечей, но, в отличие от свечей, кристаллы не гасли от дождя или снега, только от того, что магия внутри них высыхала, истончалась, выветривалась – это я уже выучила. Ставни домов были раскрыты, я видела, как там, за шторами, двигались силуэты людей. Сама площадь была почти пуста – только стражник, прошедший мимо, мазнул по нам внимательным взглядом и приложил руку к своей шляпе в знак приветствия.
Я кивнула ему в ответ.
– Об Амелии, – призналась я Ренару. И еще о том, что Шамас – единственный, кто дал мне хоть сколько-то полезную информацию. В отличие от всех остальных. – И о том, что я не хочу никуда уезжать.
– Ну, – он задумчиво посмотрел вдаль. – Здесь у тебя нет выбора.
Я промолчала, потому что выбора у меня здесь, кажется, вообще никогда не было.
Следующая улица забиралась на холм, огибала его, оставляя пустым от домов и прочих строений, деревьев или клумб с цветами, словно этот невысокий холм был чем-то неприкосновенным, запретной территорией. Снег на нем белел, не тронутый ничьими следами.
– Ты странная девушка, Мари, – сказал Ренар у следующего поворота, словно бы все то
