— Нет, — едва слышно промямлил тот. — Больше вопросов нет.
6
Адам
После возвращения в Вашингтон Адаму не давал покоя вопрос, стоит ли рассказать Максу о своем последнем разговоре с Хартнеллом. Его наставник и без того уже был огорчен тем обстоятельством, что пациент, которого он принимал за президента Соединенных Штатов и ради которого поступился принципами, на поверку оказался совсем другим человеком. А если Макс узнает, что Босс, пользуясь своим влиянием, собрался помочь ему получить Нобелевскую премию, то, учитывая его щепетильность, это может навсегда дискредитировать в его глазах самую высокую научную награду.
Как бы то ни было, стоило завести разговор о Нобелевской и высказать мнение, что Макс уже давно ее заслужил, — реакция была неизменной: профессор лишь небрежно отмахивался:
— Если мне и суждено ее получить, то лучше уж, чтобы это произошло позднее. Томас Элиот был прав, когда говорил: «Нобелевская — это приглашение на ваши собственные похороны. Ни один нобелевский лауреат не сделал ничего знаменательного после ее получения».
— В таком случае скажи, как мне поступить, если завтра тебе позвонят из Стокгольма, — подыграла ему Лиз, — звать тебя к телефону или нет?
— А тебе известно, — как обычно, ушел от разговора профессор, — о существовании шведского стола, где одной селедки больше двадцати видов? О стейке из копченой оленины я уж и не говорю.
— Тогда надо соглашаться, — высказался Адам. — Хотя бы из гастрономических соображений.
Вопрос был закрыт на этот раз. После непродолжительного молчания Макс, вновь став серьезным, вдруг заявил:
— Да и вообще, меня никогда не выберут — я же на конференции не езжу. Я в эти игры не играю.
Лиз улыбнулась. Она знала, что в таких случаях мужу требовалась ее поддержка.
— Дорогой, поскольку ты не политик, я думаю, Нобелевскому комитету иногда не грех удовольствоваться таким скромным мотивом, как гениальность.
Они продолжали непринужденно беседовать — хотя в доме Рудольфов любой разговор неизменно вертелся вокруг самых серьезных тем. После оживленного обсуждения художественных достоинств возрожденного Сарой Колдуэлл «Орфея» Монтеверди, Лиз принесла еще чаю и небрежно спросила:
— Теперь, когда вы излечили своего загадочного больного, что титаны мысли готовятся исполнить на бис?
— Лиз, — принялся объяснять Макс, — эта лимфосаркома была не совсем в русле наших исследований. У нас просто позаимствовали мышек, чтобы испробовать на них чужие теории. Не забывай, наша лаборатория называется иммунологической, а аутоиммунных заболеваний не счесть, их можно изучать до бесконечности. И конечно, никто не отнимал у нас темы по злокачественной анемии.
— Это я понимаю, — возразила жена. — Ваша лаборатория похожа на цирк, а вы двое всегда оказываетесь в центре арены.
— Не переживай, — с деланым неудовольствием произнес Макс. — Когда мы примем какое-то решение, ты узнаешь о нем первая.
— Мне нужно обсудить с тобой один серьезный проект, — как-то объявил Макс.
— Что-нибудь новенькое? И давно скрываешь?
— Лет десять, наверное. — По каким-то ноткам в голосе учителя Адам догадался, что тот если и преувеличивает, то совсем немного.
Они заперлись в кабинете Макса, отделенном от внешнего мира стеклянными перегородками.
— Для меня это очень трудный разговор, — смущенно начал старик. — Скажи честно, до тебя не доходили слухи о том, почему у нас с Лиз нет детей?
— Меня это совершенно не касается.
— Порядочность отдельных людей не способна остановить распространение сплетен, мой мальчик. Ты хочешь сказать, что никогда не слышал в коридоре шепотка о том, что я отказался от детей, чтобы не отвлекаться от научной работы?
Адам посмотрел наставнику прямо в глаза и убежденно произнес:
— Во-первых, я этого ни разу не слышал. А во-вторых, я в это не верю.
— Что ж, спасибо, — ответил Макс. — На самом деле мы оба очень хотели ребенка. И Лиз беременела не меньше четырнадцати раз.
— Четырнадцати раз?
— В большинстве случаев беременность прерывалась так скоро, что только врач мог бы сказать, что она вообще имела место. И ни один человек в нашем блистательном гинекологическом отделении, похоже, не в состоянии объяснить, в чем тут дело. Поэтому я занялся этим вопросом сам. И вскоре обнаружил, что достаточно большое количество женщин проходят через это мучение по многу раз, прежде чем окончательно капитулируют. Это беда, безмерно омрачающая им жизнь. И одновременно загадка, которую наука еще не разгадала. — Он поднял глаза, лицо его раскраснелось от нахлынувших чувств.
— Макс, вспомни, сколько ночей мы с тобой провели в лаборатории, поверяя друг другу самое сокровенное. Как получилось, что ты ни словом не обмолвился об этих своих переживаниях?
— Просто не хотел грузить тебя проблемой, с которой ни ты, ни я не можем ничего поделать. Но я уже лет десять собираю информацию.
— За моей спиной?
Макс кивнул.
— Я подрабатывал в гинекологической клинике города Марблхед, которая специализируется на привычных выкидышах. — Он похлопал рукой по компьютеру и сказал: — У меня все здесь. Не хватает только твоих мозгов.
— Ладно, шеф. Но что-то мне подсказывает, что раз Бэтман кличет Робина, значит, решение у него уже почти созрело.
— Между прочим, ты угадал, вундеркинд ты эдакий. Я, конечно, дам тебе распечатки, но думаю, ты согласишься с моей базовой гипотезой: эти выкидыши могут быть следствием отторжения женским организмом плода как чужеродного тела — подобно реакции, наблюдавшейся у первых больных с пересаженным сердцем и почками.
