А Сауле, казалось, ничуть не расстроилась. Первым делом привела квартиру в порядок: кухню оклеила дешевенькой белой клеенкой в мелкие розовые цветочки, ею же застелила широкий подоконник и изрезанный ножами столик, обтянула сиденья табуреток. И последний штрих — короткая, собранная в мелкую складку тюлевая полоска над окном.
«Очень мило вышло», — неохотно признала Таня.
Комната — почти пятнадцать метров! — выглядела не так нарядно. Новые обои и золотистые яркие шторы, конечно, оттягивали на себя внимание, но не могли скрыть ни убогую мебель, ни обшарпанные скрипучие полы.
У Сауле оказалась аллергия на краску. Поэтому подруги полы так и не покрасили, лишь окно с подоконником освежили да грязные исцарапанные двери в комнату и на кухню.
Китеныш, считай, вырос в этой квартире. Когда сюда переехали, ему едва два года исполнилось, он другие квартиры и не помнит.
«Выходит, они здесь уже пятый год живут? — рассеянно думала Таня, рассматривая крохотную кухню так, будто только что увидела. — Надо же, как время летит…»
Над туркой поднялась белесая шапка пены, и Сауле мгновенно выключила газ. Налила подруге кофе и робко спросила:
— Ты сегодня с сахаром?
— Нет. Я купила шоколадные вафли, неси из прихожей пакет! Да, там еще апельсины Китенышу, сунь часть в холодильник. Я два килограмма взяла, сладкие, зараза, оказались и сочные…
— Два килограмма-то зачем? — смущенно прошептала Сауле. — Один-два апельсина вполне достаточно…
— Тебя не спросила, — огрызнулась Таня. — Ты себя в зеркале-то давно видела? Зеленая, как поганка!
— Вовсе нет…
— Вовсе да! И шейка как у цыпленка, смотреть противно!
Сауле твердо произнесла:
— Мы хорошо питаемся.
— А кто спорит? — фыркнула Таня.
— Но ты…
Таня стукнула кулаком по столу:
— Ты мне диктовать собираешься — что я должна или не должна покупать, отправляясь в гости?!
Ее лицо нехорошо покраснело, светло-голубые глаза стали ледяными, и Сауле испуганно пролепетала:
— Я не хотела тебя обидеть…
— Еще этого не хватало, — медленно остывая, проворчала Таня. Промокнула салфеткой лужицу кофе и сердито добавила: — Ты мне, считай, сестра, а Китеныш — роднее родного, пусть и не сын. И я не благотворительностью занимаюсь, и не последнее от себя отрываю, тысячу раз тебе говорила!
— П-понимаешь…
— Нет! — Танины глаза сузились. — Или хочешь сказать, ты бы вела себя на моем месте иначе?
— Нет, но…
— Ага, значит, я хуже? Я, выходит, стерва эгоистичная, а ты — ангел небесный, так?!
Сауле растерянно хлопала ресницами, понимая, что с подругой сейчас лучше не спорить: что бы она ни сказала, Татьяна все переиначит, перевернет на свой лад.
А та одним глотком выпила остывший кофе. Поморщилась и вдруг воскликнула:
— О-о-о! Поняла: ты устроила этот базар, чтоб отвлечь меня?
— Ну…
— Чтоб я тебе — и вполне заслуженно, заметь! — не намылила холку?
Сауле с трудом скрыла улыбку: подруга, как всегда, все объяснила по-своему. Она на сто процентов уверена в собственной правоте. Сауле иногда казалось, что Татьяна никогда и ни в чем не сомневается. Однажды приняв решение, идет до конца.
Сама Сауле так не умела. Она вечно боялась кого-то обидеть, задеть, постоянно сомневалась в себе. Даже рисунки — а ведь Сауле забывала обо всем, беря в руки кисть! — нравились ей, только пока работала, пока не подсыхали акварельные краски. Потом же она видела лишь недостатки, переставая замечать достоинства.
Сауле часами простаивала перед картинами в местном музее, особенно любила пейзажи. Китеныш, сопровождавший мать практически повсюду, пренебрежительно фыркал, рассматривая такие знакомые леса, реки, тяжелые облака над илистым прудом или вросший в землю бревенчатый дом.
На его взгляд, материнские акварели куда интереснее, пусть нарисованы они не на тряпках, натянутых на деревянные рамы, а всего лишь на бумаге.
— Смотри, Кит, какое прозрачное небо, — мечтательно вздыхала Сауле. — А у березки каждый листик, кажется, прописан, каким же терпением нужно обладать…
— Ха, небо! — хмыкал Никита. — Вот-вот дождь пойдет, тучи видала какие над лесом? А березка у нас под окном куда лучше!
Сауле тряхнула головой, прогоняя ненужные воспоминания. Таня возмущенно прошипела:
— Не мотай головой, не лошадь! Лучше скажи, как могла забыть о работе? Чем таким важным занималась, что на часы не смотрела?!
— Да я… — покраснев, залепетала Сауле. — Не хотела, вот честное слово! Не думала, сама не знаю, как вышло…
— Зато я знаю! Наверняка опять краски переводила или над книгой чахла!
Сауле молчала, низко опустив повинную голову.
— Я не права? — Таня пальцами выбила на столешнице победный марш и едко поинтересовалась: — Может, тебе стало плохо? Ты, скажем, сознание потеряла, и я к тебе зря придираюсь? Или уже на улице что-то страшненькое случилось? Например, ты упала, и пришлось возвращаться, чтобы переодеться? Или на тебя маньяк напал, и ты бежала во весь дух, а в себя пришла где-нибудь на окраине города?
— Тьфу на тебя! — Сауле даже побледнела, услышав о маньяке. — Только маньяка мне и не хватало для полного счастья!
Таня фыркнула и принялась чистить апельсин. Сауле устало сказала:
— Я же не оправдываюсь, виновата, конечно…
— Еще бы ты оправдывалась!
Таня прошла к комнате и постояла, прислушиваясь. Потом резко распахнула дверь и удовлетворенно улыбнулась: Китеныш по-прежнему сидел с книжкой и еле заметно шевелил губами — читал.
«А я бы на его месте…»
Мысль Тане не понравилась. Почему-то не хотелось вспоминать, что еще недавно она вовсе не считала зазорным подслушивать, не раз мама ловила ее у комнаты старшей сестры. Да и родительские разговоры, не предназначенные для ее ушей…
«Подумаешь! Он же мальчишка, — одернула себя Таня. — Они не такие любопытные…»
— Лови! — воскликнула она, мстительно бросая в Китеныша апельсин и почти не сомневаясь — не поймает.
Но Никита и здесь оказался на высоте. Уронив на колени книгу, перехватил в воздухе апельсин и засмеялся:
— Спасибо!
— Не за что, — проворчала Таня. Вернулась на кухню и раздраженно буркнула: — Можешь не молчать, как партизан! Просто кивни, если я угадала, — ты рисовала?
Сауле, помедлив, неохотно кивнула. Таня тяжело вздохнула и принялась за второй апельсин. Почистив, протянула половину подруге:
— Честное слово, мне иногда кажется, что тебе не двадцать четыре года, а… — и махнула рукой, не договорив.
