Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
– О-ля-ля, месье Арно! – воскликнула она и легонько ткнула меня в плечо кулачком. – Да вы не только красавец, вы еще и умник! Вот повезло мадам Арно!
– Тебе куда в Тель-Авиве? – перебил я ее.
– На море. Хочу позагорать топлес.
Я чуть было не сказал ей, чтобы не забыла намазаться солнцезащитным кремом. Но прикусил язык – не хотелось выглядеть занудливым папашей.
– А я себе новую татуировку набила, – сказала она. – Хотите посмотреть?
Мы ехали по шоссе Аялон. На Аялоне такое движение, что от дороги глаз ни на секунду не оторвешь. Но я не мог не посмотреть. Она взялась за бретельку – ту самую, что съехала на плечо, – и опустила ее, обнажив верхнюю часть левой груди. Там была звезда Давида. Треугольник на треугольнике.
Она спросила меня, как мне, нравится?
Я ответил, что да.
Она потерла лежащие на приборной панели ноги одна о другую. Они и правда были очень маленькие. Не намного больше, чем у Офри.
– Вообще-то в том, что бабушка и дедушка постоянно в больнице, есть свои преимущества, – сказала она.
Мы стояли в пробке возле площади Атарим, в том месте, откуда хорошо видны волнорезы, похожие на дефисы в официальном названии города: Тель-Авив-Яффо.
– Да? – повернулся я к ней. – И что же это за преимущество?
– Пустой дом, – засмеялась она. – Можно привести кого хочу.
– Да ну? – отозвался я. – Скажи пожалуйста. – И снова уставился на дорогу.
– Когда я получаю удовольствие, – добавила она, – я имею в виду в постели, я люблю, чтобы парень, который со мной, это понял. Он этого заслуживает. За предпринятые усилия. И мне было бы очень неприятно, если бы бабушка и дедушка слышали это из другой комнаты.
Договорив, она покосилась на меня – проверить, какое впечатление на меня произвели ее слова.
Я и бровью не повел.
Она открыла окно, шумно вдохнула – было слышно, как ее грудь наполняется воздухом, – и сказала:
– До чего приятный в Тель-Авиве ветерок. А вот у нас в Париже ветер всегда противный.
Я высадил ее возле пляжа «Фришман». Она поцеловала меня в щеку, еще ближе к губам, чем утром, и сказала:
– А завтра вы в Тель-Авив поедете?
Это было неделю назад. С тех пор мои дни – вплоть до вчерашнего – походили один на другой. По вечерам, уложив девочек спать, мы с Айелет начинали выяснять отношения. Что служило поводом? Айелет говорила, что у меня поехала крыша и мне нужно лечиться. Что после того, как рухнул мой бизнес и я вернулся к работе по найму, меня не покидает обида и я вымещаю эту обиду на каждом, кто подвернется под руку. Что я не тот мужчина, за которого она выходила замуж. Что мужчина, за которого она выходила замуж, не стал бы душить больного старика. Она называла меня тираном. Говорила, что я спорю с реальностью, требую, чтобы все думали по-моему, а всех, кто не согласен с моими завиральными идеями, считаю идиотами. Что у меня всегда была такая склонность, и именно по этой причине она в свое время взяла полгода на размышление, прежде чем стать моей женой. Что именно этого она и боялась. Что все мои дутые тревоги по поводу Офри преследуют единственную цель – выставить ее плохой матерью. Ей это надоело. Ей это окончательно надоело.
Что говорил ей я? Поди поспорь с адвокатом. Едва я открывал рот, как она меня перебивала. Поэтому я мало что сказал. Зато много слушал, чувствуя, как каждое произнесенное ею слово отдаляет ее от меня все больше. Ее последние реплики доносились до меня как будто с другой планеты.
Потом я смотрел теледебаты и слушал, как их участники поливают друг друга грязью, пока не засыпал на диване в гостиной. Утром Офри будила меня, и мы шли в школу – она читала на ходу «Энн из Зеленых Крыш», а я сигнализировал ей, когда она приближалась к дереву. Каждое утро мы останавливались в торговом центре и покупали по слойке. Она разматывала свою на полоски, я кусал от целой слойки. Я перестал спрашивать ее про то, что произошло в цитрусовой роще. Понял, что мои вопросы ее тревожат, а ответа я все равно не получу. Поэтому я просто сидел рядом с ней, стараясь окутать ее облаком любви и без помощи слов дать ей как можно больше защиты. Обнимать и целовать ее тоже было нельзя: вдруг ее увидит кто-нибудь из класса и она смутится. Поэтому мне оставалось одно: самим своим присутствием внушить ей мысль, что в мире есть человек, на которого она может целиком положиться. Без пяти восемь мы вставали со скамейки. После первого дня она объявила, что больше опаздывать не намерена. Без двух минут восемь она со мной прощалась и с независимым видом шла к воротам школы.
В восемь ноль пять я сажал в машину французскую шпионку и вез ее в Тель-Авив. Так продолжалось до вчерашнего дня.
Забравшись в машину, она сразу задирала ноги на приборный щиток – каждое утро меняя цвет лака – и начинала рассказывать, какие парни клеились к ней вчера на пляже. Один из них подошел к ней с ракетками в руках и предложил сыграть, но она сказала, что не любит теннис: он спасовал и отвалил. Потом второй, кстати красавчик, выпытывал у нее, кем работает ее отец – уж не садовником ли? Она ответила: «Мой отец бросил нас, когда мне было шесть лет, и я понятия не имею, чем он сейчас занимается». Парень что-то залопотал и разом потерял в ее глазах всякую привлекательность.
Она вообще недоумевала, что случилось с мужчинами в Израиле. Раньше они были крепкими и жесткими, как панцирь моллюска. А сейчас стали мягкими как моллюски. И не понимают намеков! Вчера один взрослый мужчина пригласил ее поужинать в ресторан. Подливал ей вино. Она не сомневалась, что потом они поедут к нему. Даже сказала: «Умираю, до чего хочется в душ!» А он отвез ее на центральную автобусную станцию, чмокнул в щечку и спросил, не хочет ли она завтра сходить с ним в кино. В кино? Qu’est-ce que c’est que ca?[6] Он что, не понимает, что иногда девушке просто хочется секса?
Я не был уверен, что все ее истории правдивы. Это трудно объяснить. Но в том, как она их рассказывала, было что-то… Ее описания были слишком общими. Слишком отдавали клише. Будто она все это где-то вычитала. Но я ее слушал терпеливо, стараясь ничем не выдать, что жду, когда она заговорит о том, что меня действительно волнует.
Обычно она добиралась до нужного сюжета к концу поездки: да, вчера она навестила дедушку Германа. Он чувствовал себя неплохо. Рассуждал вполне здраво. Она решила воспользоваться случаем и спросила, как получилось, что он попал в больницу. Вдруг его голубые глаза стали серыми, и он надолго замолчал. А бабушка сказала: «Дедушке нельзя волноваться. Его надо беречь». А она спросила: «А что я такого сказала? С чего тут волноваться?» Бабушка ничего не ответила.
В другой день дедушке Герману стало немного лучше, и он вышел в холл посмотреть телевизор. Передавали чемпионат мира по художественной гимнастике. Она села рядом с ним, чтобы ему было не так одиноко. Он смотрел на экран и вдруг начал плакать.
– Разве это не странно – плакать из-за того, что несколько девчонок бросают в воздух мячи и ленты? – Очень странно, – согласился я. – Думаю, тебе следует продолжать это расследование. Судя по твоим словам, у меня впечатление, что ты права, Карин. Что они действительно что-то от тебя скрывают. И если ты не узнаешь этого сейчас, то не узнаешь уже никогда.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
