Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
Что я, в общем-то, хочу тебе сказать? Что за этой неожиданностью скрывалось нечто другое, то, о чем ни я, ни Айелет говорить не смели и что, как мы оба знали, – ну хорошо, я знал, – может произойти. Сигналы были на каждом шагу, только я старался их не замечать. Ведь что удобнее соседей, которые присмотрят за твоей девчушкой? Честно! За пять минут до ухода ты хватаешь ее на руки, никаких тебе сумок, никаких колясок, стучишься в соседскую дверь – и все. Она рада-радешенька. И они рады-радешеньки. И сам ты рад-радешенек, что свободен бежать по своим делам. И это дешевле, чем обычная няня. Вроде говорить о таких вещах не принято, но у меня, ей-богу, нет сил на самоцензуру, поэтому расскажу все как есть, а ты пообещай, что не вставишь это в одну из своих книг, идет?
Супруги-пенсионеры понятия не имеют, сколько сегодня платят няньке за час. Вряд ли они заходят на сайты бебиситтеров. Им можно предложить любую цену. Мы и предложили. Двадцать шекелей в час. Девять лет назад это было терпимо. Маловато, конечно, но терпимо… Но за это время средняя цена в нашем районе поднялась до сорока, а мы остались на двадцати. Иногда Айелет напоминала мне, мол, знаешь, надо бы им плату поднять. И я говорил, да, конечно поднимем. Но мы так и остались на двадцати. А они ничего не говорили. Люди воспитанные, из германских евреев – йеки; он ходит дома в костюме с галстуком, она – преподавательница фортепиано в музыкальной школе, выражается как в прошлом веке: «Прошу вас, сделайте милость». Может, они и хотели потребовать прибавки, но тевтонское воспитание не позволило. А мы себе говорили – ну, если вслух не говорили, то думали: пусть спасибо скажут, все равно от скуки маются. Это они должны нам платить за право сидеть с нашей Офри.
Не помню точно, сколько ей было, когда мы в первый раз ее к ним отнесли, но мало. Сколько времени надо ждать после родов, чтобы снова спать с женой? Месяц? Полтора? С этого все и началось. С секса. В последний месяц беременности у Айелет был токсикоз. К ней было не подступиться. Через месяц после родов у нее все еще кровоточило. А я… У меня от гормонов просто крышу сносило. В жизни со мной такого не бывало: посреди деловой встречи я мог уставиться на клиентку и вообразить, как волоку ее в туалет и срываю с нее одежду. Что самое странное – бабы этот голод как-то чуют. В тот период телки ко мне так и клеилась. Прямо-таки проходу не давали. Притом что я отнюдь не Брэд Питт. От тренерши по велоаэробике я получил такую эсэмэску, что закачаешься. При случае могу показать. Но я не поддался. Как говорится, стиснул зубы. Айелет это оценила. Нет, она не заявляла: «Я это ценю», она такого сроду не скажет. Но она все время повторяла: «Мне тебя не хватает, как и тебе – меня». В один прекрасный вечер она предложила: «Давай подкинем ее ненадолго Герману и Рут». И медленно провела пальцем по моему плечу. А это у нас знак.
Это была ее идея. На все сто процентов. В первый раз это предложила Айелет.
Мы вместе постучались к ним и спросили, не возьмут ли они к себе Офри на пару минут. Думаю, они сразу поняли, в чем дело. Что у нас за срочность. Они из тех пожилых пар, по которым видно, что в них еще есть искра. Герман, он такой высокий, статный. Вылитый канцлер Германии. А у Рут длинные седые волосы, всегда собранные в хвост, отчего она производит впечатление не старухи, а женщины. Она спросила у Айелет, когда Офри в последний раз кормили, и Айелет сказала, что девочка не голодная и что в любом случае это всего на пару минут. Рут уточнила, сосет ли она соску, и попросила оставить ей памперс – на всякий пожарный.
Герман тут же начал развлекать Офри, издавая всякие смешные звуки, и концом своего галстука щекотать ей животик. Офри ему заулыбалась. В этом возрасте, ты же знаешь, улыбки у детей инстинктивные, не настоящие. Но я все же сказал Айелет: «Смотри, как она ему улыбается». И Рут сказала, что дети Германа обожают.
Пойми, Офри к кому угодно не пойдет. Даже у бабушки на руках она, еще грудной, плакала. Но когда мы передали ее Рут, она к ней прильнула, положила головку ей на грудь и стала пальчиками играть с ее длинными волосами. Рут сказала ей: «Ах ты моя милая» – и погладила ее по щечке, а Айелет наклонилась к дочке и сказала: «Мы совсем скоро вернемся, ладно, солнышко?» Офри своими умными глазками посмотрела не на нее, а на меня. Вроде бы она собралась заплакать. Но нет. Только теснее прижалась к груди Рут, а та сказала: «Прошу вас, не волнуйтесь, мы вырастили троих детей и пятерых внуков», и Айелет повторила: «Это всего на пару минут» – и в последний раз погладила Офри по щечке.
Как только захлопнулась дверь нашей квартиры, я ухватил ее за задницу, но она замерла и сказала: «Погоди, ты ничего не слышишь? Не плачет она?» Мы замерли, но кроме обычного скрежета передвигаемой по полу мебели в квартире над нами, у вдовы, ничего не услышали. На всякий случай подождали еще пару секунд, и Айелет взяла меня за руку. «Только, пожалуйста, без прелюдии, ладно?» – сказала она и потащила меня в спальню.
Внуки Германа и Рут разбросаны по всему свету. Двое в Вене. Двое в Пало-Альто. А старшая живет с матерью в Париже, каждое лето приезжает в гости и сводит местных мальчишек с ума своими мини-юбками, загорелой кожей и зелеными глазами. Они подстерегают ее возле дома, как мартовские коты, а она специально их заводит, во время трепотни как бы невзначай касается их руками, но до себя дотрагиваться не разрешает. Настоящая французская кокетка. И уже на каблуках. Душится взрослыми духами. Прошлым летом Рут послала ее к нам, одолжить яйца, и я открыл ей дверь. Я был голый по пояс, и тут она мне с французским акцентом выдает: «Месье Арно, наденьте рубашку, это невежливо по отношению к даме» – и жеманно хихикнула. Я в ответ не засмеялся; просто принес ей яйца и подумал: сразу видно, что эта профурсетка растет без отца. Будь я ее отцом, я бы не дал ей разгуливать в такой короткой юбчонке. Но сейчас не о ней. К ней мы еще вернемся.
Другие внуки Германа и Рут тоже пару раз в год приезжают к ним в гости. И тогда их квартира, из которой обычно не раздается ничего, кроме звуков фортепиано и голосов с немецкого канала телевидения, становится шумной и веселой. Герман строит им во дворе всякие штуки – до выхода на пенсию он работал в израильской авиационной промышленности, и у него в этом деле сноровка. Он сооружает им горки, качели и лестницы, мастерит модели самолетов с дистанционным управлением. Если на дворе лето, он достает для них из сарая бассейн. Огромный, из крепкого пластика. По глади бассейна плавает кораблик-авианосец, на который они должны посадить летающие модели. Потом он вынимает авианосец, внуки переодеваются в купальники, залезают в бассейн и брызгаются друг в друга водой. Но никогда не безобразничают. Воспитанные детки. Не то что наши, местные. Едят с ножом и вилкой. На лестнице здороваются.
Когда внуки возвращаются домой, Герман с Рут впадают в депрессию. Как по расписанию. Назавтра после прощания они запираются у себя, и совершенно понятно, что стучать к ним в дверь бессмысленно. Это трудно объяснить, но на дверь как будто вешают особый знак, который сообщает: «Не сейчас». Через два дня после отъезда внуков они сами стучатся к нам в дверь и говорят, что, если нам надо, можно привести к ним Офри. Герман говорит Офри: «Чмокни Германа». Наклоняется и подставляет ей щеку. Она его целует, осторожненько, чтобы не поцарапаться о щетину. А Рут, обращаясь к Айелет, просит: «Хотя бы ненадолго. Бесплатно». И тихо, почти шепотом добавляет: «Герман так страдает, когда внуки уезжают. Уже двое суток не спит, не ест, не бреется. Не представляю, что с ним делать».
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
