Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 122
«В начале 1990-х годов выдвинуто предположение, что под инициалом Л. скрыт сын Л. Д. Троцкого, Лев Седов. Есть свидетельство младшей сестры поэта А. А. Есениной (Шуры), которое передает ее дочь Т. П. Флор-Есенина: “Мать не была согласна с теми, кто считал, что Бениславская покончила с собой лишь из-за неразделенной любви (к Есенину. – А. М. ) Безусловно, разлад с Есениным, его смерть и то, что она не смогла проститься с Сергеем Александровичем (о телеграмме Эрлиха «Сообщите Наседкиным Сергей умер» она узнала в глухой тверской деревне, где поправляла свое здоровье) усугубили ее психическое состояние – неврастенией Бениславская страдала с детства”. Однако, по мнению сестры поэта, последними каплями, переполнившими нервную систему Гали, были несостоявшийся брак с сыном Троцкого и раздел есенинского наследия, в котором она оказалась ни при чем. Однако убедительного подтверждения версии о Седове как о любовнике Бениславской пока не найдено, тем более что и вторая причина (раздел наследства поэта, в котором Бениславская не принимала участия) не соответствовала действительности» [58] .
На самом деле утверждение Александры Есениной, что Бениславскую «горько обидели» при разделе есенинского наследия, соответствует действительности. Имущественная и денежная стороны скорого и скандального «дележа» ее, конечно же, не затрагивали. Оскорбило и унизило другое. Новоиспеченная вдова не подпустила соперницу ни к архиву, ни к собранию сочинений. Отстранила, хотя и понимала: Галина как литературный секретарь Есенина была в курсе всех его дел – изданий, отношений с редакциями, вариантов и т. д. и т. п. в течение почти двух лет: с сентября 1923-го по июнь 1925-го. Поступок, прямо скажем, стервозный. Для Бениславской, в отличие от Толстой, допуск к этой работе – не деньги и не вопрос престижа, а последняя «зацепка за жизнь».
Не выдерживает критики и комментарий Шубниковой-Гусевой к свидетельству А. А. Есениной о несостоявшемся браке Бениславской с Львом Седовым. В 1926-м Шура, по малолетству, о том, что у Галины роман со старшим сыном Троцкого конечно же не догадывалась. Сообщаемые ее дочерью сведения шли от Екатерины Александровны, но та, умершая задолго до перестройки, по понятным причинам рассекречивать опасный «инициал» и не старалась. Однако, судя по всему, и прежде всего по ее переписке с Галиной, оказалась втянутой в историю ее романов и с Покровским, и с Львом Седовым.
Об их доверительных отношениях свидетельствует и письмо Бениславской от 15–16 июня 1925 года, в котором Г. А. объясняет Екатерине обстоятельства разрыва с ее братом:
«Ты помнишь и знаешь всю прежнюю канитель – я ему как женщина не нравлюсь и прочее… Ты знаешь, что я не из тех женщин, которые с блажной улыбкой позволяют собой швыряться. Во всех экспериментах Сергея я защищалась, как могла… Надо было быть жалким существом и дурой, чтобы блюсти ненужную, по его словам, верность и ждать как подачки его ласки… После его приезда из Батума я уже кончила, ты помнишь, я тебе говорила, что все перегорело, и никого, кроме Сергея, для меня не существует теперь. Думаю, что ты помнишь и другое: что я хотела ему прямо сказать про новогоднюю историю и все прочее (курсив мой. – А. М.), но ты отговорила… Единственное, что мне больно, – что я послушалась твоих уговоров и не рассказала ему все полностью, как и что было… Это единственное, в чем я чувствую себя немного виноватой, но только в том, что не сказала, а не в том, что сделала, повторю, что я считаю, что тогда я была вольна в своих действиях. Единственное, что я оберегала, – это Шурку, тебя же оберегать было смешно… Но Сергей пришел мне “бить морду” не за то, а за какие-то немыслимые сплетни» [59] .
Как видим, Екатерина настолько в курсе богатой личной жизни Г. А., что уговорила ее (весной 1925-го) ничего брату не рассказывать. Зачем волновать, если все прошло? Да только навсегда ли прошло? Вот в чем вопрос. Уж очень холодно это письмо – живите, дескать, как хотите, а я сматываю удочки. Меня, мол, ни его, ни ваши семейные дела не касаются. Еще холоднее в постскриптуме: «Привези мой чемодан. Я уеду скоро на Кавказ».
Чемодан, который Г. А. просит привезти, забыт (или оставлен) в Константинове, куда в самом начале июня 1925 года Есенин с Бениславской и большой группой «легких друзей» приезжал на свадьбу двоюродного брата. Галина, осердясь на Есенина, уехала из деревни одна, друзья остались еще на несколько дней и, воспользовавшись отсутствием «ангела-хранителя», наговорили про Галину уйму вздорных и нелепых гадостей. Есенин сгоряча поверил, устроил сцену, после которой и переселился в графский дом в качестве мужа графини-внучки. На этом эпизоде биографы Есенина обычно зацикливаются, утверждая, что истинная причина разрыва – ложный наговор. Попробуем уточнить и этот момент.
Итак, 13 или 14 июня 1925 года Есенин, вернувшись из Константинова, ничего, кроме немыслимых сплетен, еще не знает, и его слова о том, что он женится на Толстой, – всего лишь слова. Вот как подает эту новость Бениславская Екатерине:
«Да, он собирается жениться на Толстой и вместе с тем говорит… что лучше застрелиться, чем жениться. Все это сплошной бред».
Однако между 14 и 20 июня (этот день, как помним, матушка Софьи Андреевны Толстой считала началом гражданского брака ее дочери) произошло нечто, что сделало невозможным примирение. Но что именно? Из-за сплетен они уже отругались несколько дней назад. Но если не сплетни, то что? Вчитаемся в дневниковую запись, сделанную Бениславской уже после 16 июня 1925 года:
«Сергей – хам. При всем его богатстве – хам. Если бы он ушел просто, без этого хамства, то не была бы разбита во мне вера в него. А теперь чем он для меня отличается от Приблудного – такое же ничтожество, так же атрофировано элементарное чувство порядочности: вообще он это искусно скрывает, но тут в гневе у него прорвалось. И что бы мне Катя ни говорила, что он болен, что это нарочно, все это ерунда. Я даже нарочно такой не смогу быть. Обозлился на то, что я изменила? Но разве не он всегда говорил, что это его не касается? Ах, это все испытание? Занятно. Выбросить с шестого этажа и испытывать, разобьюсь ли?? Перемудрил. Конечно, разбилась. А дурак бы заранее, не испытывая, знал, что разобьюсь. Меня подчинить нельзя. Не таковская. Или равной буду, или голову себе сломаю, но не подчинюсь… И после всего этого я должна быть верной ему? Зачем? Ради чего беречь себя? Ведь Покровский – это только самообман… И только Л. был настоящим… Мне и сейчас дорого то безрассудство. Пускай бы Сергей обозлился, за это я согласна платить. Мог уйти. Но уйти так, считая столы и стулья…»
При каких же обстоятельствах это острое шило – Л. – вылезло из мешка? Утверждать наверняка трудно, но, думаю, что Екатерина, обиженная холодным и высокомерным письмом Галины, приехав в Москву (из Константинова), будучи «в сердцах», проговорилась – выдала тщательно до тех пор хранимый секрет, рассказала-таки брату, кто же на самом деле был истинным, а не мнимым героем Галиной «личной жизни». Вот тут-то Есенин и впрямь не мог не взбеситься. Изменить – ладно, но с кем? С мальчишкой? Да еще и утверждать, что с этим сопляком могла быть самой собой, настоящей, не ломать себя? С сопляком – настоящей? А с ним, Есениным, что же, ломала комедь?
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 122
