И все трое бухнулись головами в густой ковыль, шепча благодарственный гимн небесному светилу.
Чернодлав уверился теперь в том, что те, кто под собственное улюлюканье бежал, но скорее всего, скакал на конях, не появятся здесь до окончания гимна: при виде солнца они сверзлись с лошадей и тоже, уткнув лбы в землю, молятся огнеликому богу.
Так оно и случилось. А потом Чернодлав увидел перед собой мужчину средних лет, с бритой макушкой, зато с двух боков его головы к плечам свисали скрученные в тугие жгуты волосы; лицо выразительное, с живыми, вишнёвого цвета глазами и густыми черными бровями, сросшимися на переносице; нос прямой, длинный; в ушах — золотые серьги. «Наверное, вождь…» — решил про себя бывший жрец. В выделанных из верблюжьей шкуры штанах и такой же куртке, в мягких оленьих ичигах, в этот рассветный час тот, как видно, чувствовал себя хорошо, но Чернодлава в полотняной древлянской рубахе, давно превратившейся в реху, сейчас знобило. Может быть, не столько от прохлады, сколько от неизвестности того, что с ним произойдёт.
Чернодлав приблизился и преклонил колено. Мужчина следил за ним с явным любопытством и удивлением, следил так, как лиса за доверчивым сусликом, смело покинувшим нору на её глазах.
— Я сын Повелителя Ошур, а ты кто и откуда? Говори, — приказал он и скрестил на груди руки.
Бывший жрец вначале медленно, потом всё больше и больше возбуждаясь, стал рассказывать о себе, о шамане Акзыре, о страшных временах ужасного мора и нашествии сильных печенегов на вконец обессилевших угров.
Ошур гордо повёл головой, отыскивая среди собравшихся тех, кто бы мог подтвердить истинность слов бывшего древлянского жреца, но, кажется, не находился такой человек.
— Если и было подобное, то происходило это очень давно, — сказал доселе молчавший один пожилой угр, — не упомню я…
— Тогда мы поедем к юрте моего отца, — сказал сын Повелителя. — А по дороге, нет, лучше в лесной юрте, доскажешь историю своей жизни.
Чернодлаву подвели гнедого коня, который, покосившись на незнакомца диким глазом, слегка оттопырил верхнюю губу, будто посмеялся…
Бывший жрец вскочил в седло и пустил своего гнедого за резвым белым скакуном, которого Ошур сразу повернул к дальнему лесу. Над ним уже вовсю светило солнце… Через некоторое время вымахали на просторную опушку, окружённую дубами, остановились, чтоб перевести дух. Чернодлав увидел обочь опушки юрту, а подняв голову, узрел в ветвях деревьев приспособленные на толстых сучьях смотровые площадки. Уловив взгляд жреца, сын Повелителя усмехнулся:
— Это наши дозоры. Сейчас в эту юрту принесут мясо, сыр и айран.
В юрте стояла полутемь, сюда слабо доносились гортанные переклики дозорных, хоронившихся в густой древесной листве. Слуга зажёг в бараньей плошке огненный светлячок и тихо удалился.
— Я не хочу, чтобы нас подслушивали. Даже слабый ветерок способен разносить слова, потому я и решил выбрать это место… — Ошур взял с берестяного подноса кусок варёной баранины.
Когда Чернодлав закончил рассказ, в юрте воцарилась тишина — настолько он поразил сына вождя.
— Значит, твоя душа умеет летать в страну Верхнего мира? — наконец, заговорил он, и в глазах его ярко отразился огонёк бараньей плошки. — А сможешь ли ты сделать так, что и моя душа покинет тело и тоже сумеет посетить волшебную горную вершину Меру?
— Смогу, мой Повелитель!
— Хорошо… И ещё об одном я попрошу тебя. Моего отца иногда навещают черные ночные мангусы[151]… Оттого он тает, как бараний жир в горящей плошке. С той ночи, как они начали приходить к нему, луна делалась полной двенадцать раз… Тогда-то мне и пришлось взять бразды правления в свои руки. Но я ещё не Повелитель… — Ошур как-то странно глянул в глаза Чернодлава и сказал: — Надо отучить черных ночных мангусов наведываться к постели моего отца! Ты понял меня, шаман?…
Бывший древлянский жрец вздрогнул: сын вождя загодя награждал его высоким званием заклинателя духов…
И тогда Чернодлав всё понял.
— Да… — таким коротким был его ответ.
Плотно насытившись, они снова двинулись в путь.
Чернодлав сразу отметил, что основной уртон угров располагался намного отдалённее от Днепра, чем тот, который им с Акзыр-шаманом пришлось покинуть. Они проехали по месту тогдашнего стана, но никаких следов бывший древлянский жрец не обнаружил — всё заросло высокой травой, травой забвения.
Теперь же главный уртон был разбит в нескольких десятков поприщ от могучей реки, как раз напротив самого узкого её течения, где существовала так называемая Крарийская переправа. Стрела, пущенная из лука с этого берега, свободно доставала другой, хотя чуть ниже по течению Днепр опять настолько расширялся, что стрела еле-еле достигала его середины.
Возле переправы вооружённые отряды угров всегда поджидали купеческие караваны. И почти всегда им удавалось чем-нибудь поживиться. Нападали она на русские лодьи и на порогах, но такое случалось редко, потому что здесь уже находилась «разбойная вотчина» печенегов: того и гляди, в спину получишь стрелу с закалённым на огне наконечником.
На уртоне стояли сотни юрт. Возле них резвились голопузые дети. В дзаголмах[152] женщины готовили еду, понуро бродили собаки, невдалеке паслись лошади и лежали, жуя свою вечную жвачку, верблюды.
Большинство юрт были крыты серой кошмой, лишь единицы белым войлоком. И к одной из них, разбитой на самом высоком месте, Ошур направил своего скакуна.
Скоро невесть откуда появившиеся слуги взяли под уздцы лошадей и увели их. Выбежал из юрты с ковшом воды нарядный пухленький мальчик с миндалевидными глазами. Ошур подставил руки, сполоснул их и кивнул в сторону бывшего жреца. Чернодлав удивлённо воззрился на мальчугана, сын владыки понимающе улыбнулся:
— Булгарин… Захватил в караване купца вместе с матерью. Купец — там, — он ткнул пальцем в небо, — а мать я продал в Саркеле одному знакомому хазарину. Он живёт в Херсонесе и содержит любовный дом, который зовут лупанаром… Слышал о таком?
— Слышал…
— А мальчика оставил себе в услужение… Хороший мальчик.
Распахнули полог и вошли в юрту. В дальнем от входа месте лежал обложенный подушками старик, возле него суетилась молодая женщина. Ошур сделал ей знак рукой, и она удалилась.
— Сынок, это ты? — позвал старик.
Ошур подошёл к нему и положил руку на его лоб.
— Я хочу, отец, задать тебе один вопрос. Помнишь ли ты Акзыр-шамана?
— Акзыр-шамана?… — пошевелил губами старик. — Который умел выпускать душу из тела? Помню… С ним ещё находился внук. Мальчонка. Тяжёлое тогда было время… Чёрный мор, падал скот, умирали люди, плач матерей по своим детям стоял повсюду… А потом напали на нас печенеги, и Акзыр со своим внуком пропал.
