Был вечер, когда возок и сопровождавшие его всадники добрались наконец до Новгорода-Северского. Княжеский замок на горе был облит розовато-красным светом далёкого заката и казался чертогом сказочного волшебника.
Вышеслав нетерпеливо погнал коня вперёд по извилистым узким улицам, расположенным на склоне обширного холма. Редкие прохожие жались к заборам, шарахаясь от всадника, нещадно погонявшего своего скакуна.
Вот и ворота крепости, тёмные, будто зев пещеры. Стража сурово наклонила копья.
— Куда прёшь! — раздался окрик.
— Из Путивля! Грамота князю Игорю! — выкрикнул Вышеслав, проезжая в детинец.
На теремном дворе к Вышеславу подбежали челядинцы принять коня. Подошли ещё какие-то люди, среди которых Вышеслав узнал богатыря Омелю.
— Тебя и не узнать, друже! — воскликнул Вышеслав, тормоша Омелю за плечи. — Вырядился, как истый боярин!
— Так я теперь гридничий как-никак, — ухмыльнулся Омеля. — Князь мне даже невесту прочит из именитой семьи. Не одному тебе боярствовать.
Правда, в зазнайстве добряка Омели было больше шутливости, чем спеси.
Подбежавшие стражи указали на Вышеслава:
— Вот ломится напропалую! Молвит, что из Путивля к князю.
— Знаю, — важно кивнул Омеля. — Князь давно его поджидает. — Он подтолкнул Вышеслава к теремному крыльцу: — Иди! Игорь тебя ждёт не дождётся!
В теремных покоях всё так же стоял запах хлебного кваса, свечного воска и старинных ковров, висевших на стенах. И царил полумрак в любое время суток. Вышеславу показалось, что он не был здесь целую вечность и столько же времени не видел Игоря. Каким он стал, пройдя через поражение?
Молоденький отрок проводил Вышеслава до дверей, за которыми находился князь.
Вышеслав вошёл в светлицу с бьющимся сердцем. У окна, склонившись над книгой, сидел на скамье человек, поднявший голову, едва Вышеслав переступил порог. Черты юного лица и одеяние выдавали в нём половца. Вышеслав не мог вспомнить, где он видел это лицо, эти знакомые глаза.
Из-за печи вышел Игорь и, раскрыв объятия, шагнул к Вышеславу:
— Друг мой! Вот мы и свиделись!
Вышеслав ничего не мог вымолвить от волнения.
Не сдерживая слёз, он бросился к Игорю.
После объятий и поцелуев друзья присели к столу, на котором лежали книги.
Лучи вечернего солнца, пробиваясь сквозь разноцветные стёкла окон, придавали всем предметам в комнате необычную окраску. Это соответствовало приподнятому настроению Игоря и Вышеслава.
— А это крестник мой, сын Узура. — Игорь кивнул на юного половца. — Узнаешь?
— С трудом, — улыбнулся Вышеслав.
— Ещё бы! — засмеялся Игорь. — Сколько лет-то минуло с последней вашей встречи. Лавру теперь двадцать один год. Каков молодец стал, а!
Польщённый Лавр смущённо улыбнулся и вновь склонился над книгой. Обученный русской и греческой грамоте, он соскучился в кочевье по книгам.
— Думаешь, кто бежать мне помог? — подмигнув Игорь Вышеславу. — Лавр и Узур. Не Господу, а им двоим я своим спасением обязан.
Игорь стал рассказывать другу, как он и его спутники одиннадцать дней пробирались через степи на Русь. Где им приходилось ночевать, чем питаться...
В дверь неожиданно постучали, и розовощёкий отрок, что провожал Вышеслава, сообщил о приезде княгини.
— Веди, веди её, Ярополк! — Игорь вскочил. — Да не сюда, а в её покои. Служанок разыщи, пусть ухаживают за госпожой. Я позже подойду.
Отрок с поклоном удалился.
Вышеслав начал было рассказывать Игорю, как ему удалось спастись, но князь прервал его:
— Всё знаю, друг мой. Как вы через реку плыли, как в камышах хоронились, как ловили половецких лошадей и добирались до рубежей наших. Обо всём ведаю.
— От Омели? — спросил Вышеслав.
— От него, — кивнул Игорь.
— Кабы не Омеля, не быть бы мне живу, — тихо произнёс Вышеслав.
— Я уже отблагодарил его за это, — улыбнулся Игорь. — И ещё отблагодарю.
Когда Игорь наконец вошёл к Ефросинье, та была не одна. С княгиней находилась половчанка Алёна, неизменная воспитательница младших княжичей. При виде Игоря Алёна поспешила удалиться.
Супруги остались одни.
Слова, приготовленные Игорем для жены, пронесённые им через плен и бегство, застряли у него в горле, когда он увидел слёзы на глазах Ефросиньи. Эти слёзы чудесно преобразили и без того прекрасные светло-карие глаза, сверкавшие ярким блеском, преобразили лицо княгини, в этот миг показавшееся Игорю совершенством женской красоты. И даже бледность княгини прибавляла ей очарования, резко контрастируя с тёмными бровями и алыми губами.
Игорь вдруг понял, что Ефросинья перестрадала за это время не меньше, чем он. Ему стало жаль её и одновременно стыдно, что он был виновником этих страданий.
В долгой молчаливой паузе, когда у одного вот-вот были готовы брызнуть слёзы из глаз, а другая уже сидела вся в слезах, далёкое прошлое, когда они были счастливы друг с другом, вновь вернулось к ним в этот вечер.
* * *
Игорю тяжело было сознавать, что его неудавшаяся честолюбивая попытка достичь Лукоморья в конечном итоге завершилась не только гибелью полков, но и разорением половцами его вотчины. Если бы не двоюродные братья Святослав с Ярославом, урон от половецкого нашествия был бы ещё более велик. Они упрекали Игоря, приехавшего в Чернигов, в том, что он захотел пойти по стопам Мономаха, а в результате пострадали русские земли.
Святослав Всеволодович больше всего сетовал на то, что из-за Игоря провалился задуманный поход к Дону.
— Мы с Рюриком неплохо припугнули поганых своими победами на Орели и у Хорола, а через твоё поражение, Игорь, ханы опять духом воспряли и на Русь коней поворотили.
— Поворотили, но убрались несолоно хлебавши, — хмуро ответил Игорь, которому было неприятно и стыдно выслушивать всё это.
— Несолоно хлебавши, говоришь, — вскинулся Ярослав. — А ты знаешь, что друг твой Кончак Римов пожёг? В сече с Кончаком Владимир Глебович изранен был, отчего и скончался. Дочь моя теперь вдовствует, в восемнадцать-то лет!
— А я тебе говорил в своё время, чтобы ты не выдавал Милославу за Владимира Глебовича, — огрызнулся Игорь.
Его злило ещё и то, что Ярослав в присутствии Святослава всячески старался показать, что хоть Он и посылал Ольстина с ковуями в поход с Игорем, однако сам не был с ним заодно.
— А это уже не тебе судить, — рассердился Ярослав. — Тебе Ольстин советовал пешие полки бросить и уходить с конными дружинами, но ты его не послушал, полез в апостолы! Злата и узорочья награбил да в болотах всё утопил, дурень! Ни себе, ни нам.
