Литовский мальчик очень удивлялся сам, что он не путал Гватемала с Вхутемасом, когда они похожи были даже в мелочах. Но, может быть, тут дело во флюидах: от Гватемала исходила братская любовь, а Вхутемас был абсолютно равнодушен. Но разбираться глубже в этих чувствах тоже не пришлось.
Василий снял бинты, избавился от плавок, и так удачно занырнул, что небольшой, достаточно глубокий водоем, не смог ответить всплеском брызг.
Геннадий двигался к воде неспешно. Античный юноша, сошедший с барельефа, да, что уж там – Геракл.
– Давай, Алеша, двигай к нам купаться.
Литовский брат, при пуританском воспитании Ингеборги, мучительно стеснялся наготы. А, рядом с Аполлонами – тем более. Но много больше он стеснялся показать, насколько же он этого стеснялся. Он даже раздевался как бы принужденно, потом стыдливо поспешил к воде. Двоюродные братья показали, где удобнее войти. Они были полны здоровья, юношеских сил, и относились к окружающему миру с искренним расположеньем. Да, что ещё должны испытывать к обыкновенным человечкам такие супермены?
– Да, – что единственно промолвил Вхутемас, при виде братика, влезающего в воду. – Ну, братец из Литвы, у вас и чирышек. Расти, да и расти до мужика.
И сразу предложил начать учиться плавать. Но Алекс отказался: «Лучше завтра».
В столовую они пришли веселые, такое было впечатление. Двойняшки, в самом деле, пребывали в благодушном и хорошем настроении. Литовец, хоть пытался им подыгрывать, едва ли не дрожал при мысли, как его унизили.
Но, разве, кто кого унизил? Бесцеремонный Вхутемас озвучил правду, когда, наверное бы, лучше промолчать. Так постоянно происходит меж ребятами – подтрунивать над недостатками друг друга. Однако новый родственник уже почти забыл, и забывал, и был уверен, что забудет эту ерунду, а через пару лет они с братишками, быть может, если вспомнят – посмеются.
А к вечеру он опьянел от счастья, расслабился, и думал, стоя у окна, распахнутого в сад: «Как здорово, что я в другой стране, где у меня так много близких мне по крови; той крови, где хранится память предков. Здесь у меня отец, и – тетя Маргарита, такая сведущая и на редкость умная, и просто замечательные братья. Я Ингеборгу никогда не разлюблю, а к москвичам уже есть родственные чувства, они только усилятся со временем».
С утра двоюродные братцы собрались его будить, но подоспевшая Таисия их урезонила:
– Да, что вы, это вы встаете с петухами, а пусть наш паренек хотя бы отоспится.
Встречались все за завтраком. Ребята уже три часа прозанимались, искупались, и договаривались с Алексом:
– Мы над тобой берем опеку, мы тренируемся с семи до десяти утра. Потом, перед обедом, как захочешь – хоть плавать можно, или загорать. А следующая тренировка с четырех и до семи. Включайся, братец, в график.
Но сразу после завтрака литовским гостем завладела Маргарита. Вчера была экскурсия, знакомство, они, похоже, подружились. Ей захотелось чуть продолжить, и, быть может, завершить на лето разговоры об искусстве; она привыкла, только этим и жила, а мальчика могло бы утомить. Они прошли через столовую и оказались в кабинете, где у Марго была библиотека и массивный стол с красивой лампой на углу – она любила здесь работать.
– Мы осенью с тобой, если захочешь, – Марго не предлагала сесть, стояла у стены, – начнем учить историю искусств. Я рада, слава Богу, что тебя интересует, что сохранится в тебе дедово начало, его благоговенье.
Она ушла от предисловья, и рассказала Алексею, что бы ей хотелось.
– Я покажу тебе картину, – она остановилась перед полотном. – Что ты на это скажешь?
На стене, в простой и черной раме, висел продолговатый холст. Посередине расплывался ярко-красный четырехугольник, почти квадрат а фон вокруг был серовато-белый. Как только Алекс глянул – сначала удивился. Что за картина, если ничего не нарисовано? Но, стал смотреть внимательней, сощурился.
Марго внимательно смотрела на него.
Мальчик выстоял так несколько минут, потом чуть повернулся к тете Маргарите.
– Как думаешь, что это? – взгляд тети Маргариты усиливал вопрос.
– Я думаю, что это катастрофа, – ответил неожиданный юнец. – И все погибли.
Марго немного растерялась, и сразу же спросила – что? И – почему? Потом она сказала:
– Что так вдруг?
Внезапно, даже для неё, искусствоведа, поклонницы «Бубнового валета», она услышала от мальчика такие рассужденья:
– Чюрленис – у него из глубины картины музыка играет. А здесь – как будто солнце перераскалилось, и из оранжевого стало огненным и красным. И не смогло тогда остаться в форме круга. Когда бы ни спасительная рамка из неземного материала, то растеклась бы эта красная безудержная лава. Вам ваш знакомый так нарисовал?
– Да, милый, очень даже мне знакомый. Его, мой дорогой племянник, лишь ленивые не знают. И звался он красиво – Казимир Малевич. И, как же ты все это ощутил? – Марго уж протянула к Алексею руку, чтоб погладить, но замерла на половине жеста, и спросила. – Ну что, тебе понравилось?
– Такое, – еле слышно прошептал племянник, – лучше не смотреть. Или же видеть каждый день. Тогда, возможно, и привыкнешь.
– Тогда тебе и это будет интересно, – Марго неспешно и негромко прочитала:
Вот стоишь ты и якобы раздвигаешь руками дым.
Меркнет гордостью сокрушенное выражение лица твоего,
Исчезает память твоя и желание твое – Трр.
Раздался голос Вхутемаса:
– Мы, мама, тут братана ждем, а ты все лекции читаешь. Ну, Алекс, что, идешь?
Было безветренно и солнечно, тепло. Они прошли к бассейну, как спортивно величали озеро. На этот раз был вводный курс к урокам плавания – Алика учили, как должны работать ноги. Сначала – самое простое, стилем «кроль».
Ему понравилось, и он упорно попеременно бил ногами, дотягивал колени, даже стопы. Сначала Гватемал, дав Алексею плавательную доску, помогал ему с передвижением в воде. К концу урока Алекс научился это делать сам. Он подустал, решил позагорать.
Вдруг Вхутемаса посетила мысль.
– Вы знаете, – он, видимо, обдумал предложение, – нам надо, чтобы первый день занятий был торжественным.
– Что ж, это верно, – Геннадий живо ухватился за идею, – как на открытии спартакиады, олимпийских игр.
– Вот, видишь – там флагшток, – тут Вхутемас кивнул на крышу самодельного спортзала. Она была отвесна и покрыта черепицей.
– Мы будем с двух сторон тебя держать, – сказал он младшему Альцшулеру, – А ты, как знаменосец, будешь делать шествие. И водрузишь туда вот это знамя.
Тщедушный Алекс посмотрел на высоту, на не внушающий доверия чрезмерно острый угол, который, вероятно, Вхутемас назвал «коньком», и не нашелся, что ответить.
На крышу они кое-как забрались. Алекс подумывал обуться, но показалось неудобно, когда братья босиком.
