тянусь за новой порцией крекеров, — Твоих родственников, например.
— Не получится, — Макс проводит ладонью по своим густым волосам, — Тата давно отошла от дел, как и многие перворожденные.
— Тата?
— Агата, жена моего прадеда, — терпеливо поясняет он, — Она нарушила одну из главных заповедей перворожденных — не последовала за своим мужем, когда тот решил лечь в криокапсулу и осталась со мной. Отец был в ярости, ведь это бросало тень на нашу репутацию, но тата была непреклонна.
— А твоя мама? Она не сможет нам помочь?
Макс никогда о ней не упоминал. Ни в одном из своих интервью. Ни в одном разговоре со мной.
— Мы с ней редко общаемся, — он рассеянно смотрит куда-то сквозь меня, — Я не могу вернуть ей то, что она хочет, — его взгляд становится неспокойным и я не рискую задать вертящейся на языке вопрос:
Что именно он не мог ей вернуть?
— Кроме связи Призрака с моим отцом у нас ничего нет.
У нас.
Я натягиваю на руки рукава кофты, спрятав дрожащие кисти под широкой вязаной тканью. Чувство необъяснимой тревоги не покидает меня.
— И что ты предлагаешь?
Макс достает из пачки сигарету:
— Можно?
— Валяй, — я пожимаю плечами.
Щёлкает зажигалка и в воздухе плывёт терпкий табачный дым. Несколько минут проходят в полной тишине. Мой живот сжимается от дурного предчувствия. Ладони покрываются потом.
— Мы свяжемся с Сопротивлением, — наконец, говорит Макс и кладет на стол разбитый смартфон.
Я каменею, не в силах выдавить из себя ни звука. Еще мгновение назад в комнате было тепло, теперь она кажется холодной и слишком маленькой. Молчание затягивается, как петля на шее. Огромное давление в моей груди грозит перекрыть дыхание.
— Перед самым ритуалом я встретил измененного, — не дождавшись от меня ответа продолжает Макс, пристально глядя мне в глаза, — Точнее Джен притащил его к себе. Парень был ранен, но цеплялся за жизнь. Нам пришлось прятать его.
Джен… Клуб… Чип… Сопротивление…
Всё сходится.
О, боже…
Стараюсь сохранить невозмутимое выражение на лице, запихиваю готовое сорваться с языка имя, но даже просто думать о Данте чертовски больно.
Капитан говорил, что кто-то из совершенных помог ему сбежать, но чтобы это был один из аристократов… Невозможно. Горло перехватывает. Ноги превращаются в желе. Мне нужно обрести контроль над ситуацией и своим телом. Заставить связки говорить.
— Я не устраиваю заговоров против совершенных, — подняв подбородок, заявляю я, но почему-то голос звучит жалко и неуверенно.
Макс разочарованно вздыхает и у меня все сжимается внутри. Необъяснимая смесь чувств и эмоций бурлит во мне. Сердце колотится в груди. Во рту пересыхает. Мой фукус сужается до маленькой точки. Я вижу только Макса. Время замедляется.
— Это еще не всё. Оказалось, Эмма имеет прямое отношение к Сопротивлению. С помощью меня, они хотели заполучить информацию о «Ковчеге». Глупый поступок, — тень пробегает по лицу Макса, — У отца кругом свои люди, я бы не успел переступить порог технического отдела, как информацию бы стёрли. Он ненавидит меня настолько, что лучше доверится измененному, чем собственному сыну.
— Не понимаю… — облизываю пересохшие губы.
Плечи Макса напрягаются и его глаза меняют цвет, теперь я знаю, как выглядит его боль.
— Я живое доказательство творящихся в «Ковчеге» ужасов.
Глава 52
Макс
Самоконтроль моя сильная сторона, но когда я вижу потрясенное лицо Лилит, удушающее чувство вины с новой силой наваливается на меня. Невозможно найти причину оправдаться. То, что мы творили с измененными — чистое зло, не имеющее смысла и кто-то должен это прекратить. Разрушить империю отца, построенную на крови и смерти. И этим кем-то должен стать я, даже если мне придется прожить остаток своих дней в гордом одиночестве, преследуемый призраками убитых.
— Внутри тебя… — Лилит замолкает.
Грудь сдавливает. Я не в силах произнести вслух, что внутри меня органы измененных. В этот момент я ненавижу отца так сильно, что готов убить его собственными руками.
— Да.
— Какие именно? — Лилит смотрит на тлеющую сигарету в моих пальцах и на ее лбу отчаянно пульсирует венка.
Неужели она думает…
Я тушу окурок.
— Почти все, — отвечаю я, запихивая вглубь всё, с чем не могу справиться — неуверенность, страх, тревогу и вину. Я знаю, как держать болезненные чувства в самой темной комнате, где не нужно вспоминать о них.
— Почему? — голос Лилит звучит хрипло и надломлено.
Мои плечи и шея твердеют. Язык становится неповоротливым. Потолок раскачивался в такт моему быстрому сердцебиению и тошнота подкатывает к самому горлу. Я чувствую себя больным. Живот сводит судорогой. Грудь пылает. Прошло семь лет, но я до сих пор не в состоянии говорить о сестре.
Горе преследовало меня и настигало в самый неподходящий момент. На трибуне. В архиве. В клубе. Куда бы я не пошел, повсюду было ее лицо. Всё возвращалось в одно мгновение — Стелла с широкой улыбкой, напевающая клятву своим чистым голосом и то, как она вынуждала меня смеяться, когда копировала Клауса…
Страдания переполняли меня настолько, что хотелось умереть и больше никогда ничего не чувствовать. И сейчас сердце разрывается на части, будто я снова оказываюсь на земле. Слышу последние хриплые вдохи сестры, вижу, как жизнь утекает из ее глаз, ощущаю беспомощность остановить всё это, перемотать время, не позволить сесть рядом.
Я сгибаюсь пополам, упираясь локтями в бёдра, прячу лицо в ладонях.
— В пятнадцать лет я попал в аварию, — глухо говорю я, каждое слово стоит неимоверных усилий, — Мне не нужно было выключать автопилот, но я был под «Пылью». Звонок телефона заставил меня отвлечься от дороги всего на секунду. Беспилотник вылетел из своей полосы и нас закрутило. Стена приближалась чересчур быстро, а потом стало так тихо… Так тихо… — я пытаюсь подавить надвигающее на меня черное отчаяние, цепляюсь за ненависть к себе, продолжаю говорить, — «Саркофаг» поддерживал в нас жизнь. Тогда мама только занималась разработкой синтетических органов и мое спасение стало прорывом. Так
