Медленно-медленно, чтобы ничего не потревожить, профессорпросунул пальцы в другой ящик стола, туда, где у него сохранялись распечатки.Опять же в нескольких экземплярах. Пухлые пачки, прошитые и упакованные вотдельные папки…
Зачем-то тщательно вытерев её, Звягинцев придвинул к себетелефон. Убедился, что по крайней мере тот ещё не таял и не рассыпался в руках,а нормально работал. Ещё немного помедлив, Лев Поликарпович набрал номер, закоторым ему пришлось лезть опять-таки в Маринину записную книжку.
– Иван Степанович? – спросил он, когда трубкаотозвалась голосом Кудеяра. – Иван Степанович, извините, я вас там отужина не отрываю?..
Мог ли он ещё сегодня утром предположить, что мужиковатый,неразговорчивый «гэпэушник» очень скоро окажется единственным во всём Питеречеловеком, к кому он захочет и отважится обратиться…
Обратная сторона Луны
Между тем у Кудеяра хватало своих забот. Как только ихсамолёт приземлился в Пулковском аэропорту, прямо к трапу подкатил чёрный«мерс» с проблесковыми огнями. Знакомый чекист в белых кедах и непроницаемыхочках принял у Скудина генеральского сына. Из рук в руки.
– Что-то невеселый он у вас, подполковник. Весь зелёныйкакой-то…
– Устал с дороги. – Иван утаил вздох облегчения ипотрепал Эдика по щеке. – А так – ха-а-роший парень…
И добавил про себя: «Весь в папу…»
– Пошел козёл на скотный двор… – напевал Эдик,аморфно плюхаясь на сиденье «мерседеса». – И показал козе прибор…
На том расстались. Сияющий «шестисотый» под рёв сиреныумчался за горизонт, а Скудин попёрся в город… пешком. Ему хотелось побытьодному, а спешить было некуда.
Ветер нёс и бросал в лицо падавшую с неба мелкую морось.Закинув на спину рюкзак, Иван брёл по мокрому шоссе. Безрадостные мыслипосещали его… Почему так? Почему безвозвратно уходят все самые желанные,преданные, верные? Марина… бабушка… Буров…
Подумав про Глеба, Кудеяр даже остановился и зло топнул поасфальту ногой. Не каркай, гад, не каркай, не смей!.. Чтобы Глебка вот такзапросто позволил какой-то нечисти себя загубить?!! Да он сам – Мутант, он сам– Вирус, он сам всегда говорил, что его зараза сильней!.. И Женька Гринбергкостями рассыплется, а положит его в лучшую клинику, с врачей шкуры спустит исам последнюю рубашку продаст – а Глебу всё мыслимое и немыслимое, что можетпотребоваться, обеспечит…
Так говорил себе Скудин, старательно не давая звучатьколоколу обречённости, глухо звонившему в потёмках души, и стремительно шагалвдоль шоссе по велосипедно-пешеходной дорожке. В нормальную погоду здесь можнобыло встретить любителей дальних прогулок и бега трусцой, велосипедистов инеутомимых собачников. Однако ветер и холодный дождь всех сделали домоседами –до самой площади Победы Иван не встретил на дорожке ни единой души. Спускаясь вметро, он поймал несколько сочувственных взглядов и только тут ощутил, чтополностью вымок. Ну и чёрт с ним. Десять пройденных километров всё-таки сделалисвоё дело. Иван размялся, и, как это бывает, его мысли вырвались из горестногокруга, и даже колокол обречённости начал понемногу смолкать. «Может, в самомделе ещё всё обойдётся…»
В полупустом вагоне метро гулял зябкий сквозняк. Кудеярувдруг захотелось жестоко простыть, заболеть и лечь помирать рядом с Глебом.«Мысль вызвала кривую усмешку. Он знал, что этого не случится. Доехав до„Проспекта Просвещения“, Скудин поднялся наверх и опять же пешком, игнорируятрамвай, потащился к себе на Тимуровскую. Милый дом встретил его воньюподъезда, выломанной дверцей почтового ящика и крупно намалёванным призывом:„Русский, бей кавказца!“ Попадись Ивану автор этого лозунга, он сообщил быпачкуну, что слово – не воробей, и предложил бы для начала поколотить служебнуюкавказскую овчарку с пятого этажа. А потом – чемпиона города дзюдоистаЧесебиева с четвёртого. Или наоборот…
В квартире царил несколько пыльный, но всё же порядок. Дажесеребряный череп гиббона никто не упёр. Иван забросил в угол рюкзак, переоделсяв сухое и первым делом отправился к соседке снизу, сердобольной старушке,согласившейся на время его отсутствия присмотреть за Жириком.
– Уж ты забирай его, батюшка, побыстрее, – сказалаСкудину соседка и, плюнув, троекратно перекрестилась. – Да рази ж это утебя птица Божия? Как есть Навуходоносор с клювом! И матерится, и дерьмо своё,то есть кало, гребёт нещадно и на стороны мечет. Меня костерит, кошку костерит,невестку кроет по-чёрному! Да мы-то что, мы уж ладно, так ведь внучка моя, онаж вообще девочка нецелованная, ей такое и слушать-то несовместно…
Имелась в виду та самая «фройляйн Ангелика», что загорала набалконе без лифчика и чьи костлявые ключицы оскорбляли мужские чувства Ивана.
– Спасибо превеликое, Дарья Дмитриевна. – Кудеяр,смущаясь, взял клетку с попугаем и начал поспешное отступление. – Недержите сердца, пожалуйста. Он не со зла…
– Не со зла, не со зла! – Жирик на прощаниеподкинул помёта и дружески махнул крылом. – Старая сволочь! Стараясволочь!
– Я тебя, гад! – Скудин так тряхнул клетку, чтопопугай испуганно поперхнулся.
– Да ты, батюшка, так его заикой оставишь, –тотчас вступилась за квартиранта старушка.
– Извините ещё раз, Дарья Дмитриевна, – смиреннопокаялся подполковник.
Жирик обиженно нахохлился и для разнообразия промолчал.Поднимаясь к себе, Кудеяр совестливо косился на пернатого матерщинника: «Может,я его действительно?..» Он представил, как будут выглядеть различные перлысловесности в исполнении попугая-заики, и ему стало смешно.
Следующий визит его был к соседу сверху, морскому капитану вотставке, взявшему на себя заботу о декоративной крысе Вальке.
Вот тут его ожидало настоящее потрясение.
Животное, приветственно потянувшееся к нему из коробки,было, вне всякого сомнения, Валькой. Но, Боже правый, до чего изменившейся!Во-первых, бывший подводник так её откормил, что она сделалась как минимумвдвое крупней прежнего. Во-вторых, крыса по какой-то таинственной причинеперелиняла, капитально сменив масть, и из нарядной декоративной превратилась всамую классическую чёрную, холерно-чумную. А в-третьих… Вальку окружалмногочисленный приплод, и бусинки смышлёных глаз крысы блестели материнскимсчастьем.
– Ты, Иван Степаныч, не серчай, не доглядел я. И гдетолько кавалера нашла?..
Подводник был лысый, как колено. Он жил бобылём, деляквартиру с отставным корабельным котом. С того же атомохода и тоже лысым. Пословам капитана, кот был особой голой породы – «донской сфинкс», а что касаетсяего самого, то у них в роду все мужчины рано лысели. Так что пресловутаярадиация была решительно ни при чём. «Ну да, верю я тебе, как же. Сам небось втемноте светишься, вот и Вальку мою облучил…»
