Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
Волков: Я понимаю. Вы подробно изложили всю историю так, как вы ее помните. Это бесценный документ.
Евтушенко: А стихи его я даю вам слово перечитать.
Волков: Я соглашусь с вами, что его поздние стихотворения превращались всё больше и больше в некое подобие мрамора. «Мраморнели» – вот то, что вы сказали «в хитине». Но сколько и там изумительных, пронзительных строчек! И я все время встречаю молодежь, которой именно эти поздние стихи нравятся. Помните статью Блока «Без божества, без вдохновенья» – о разговоре с молодым поэтом Стеничем, который говорит: мы сейчас все такие, мы холодные, мы ни во что не верим… Вот это ощущение какого-то внутреннего холода, которое охватывало Бродского всё больше и больше, – в этом была трагедия его существования.
Евтушенко: А вы внимательно прочли то, что я написал о нем в поэме «Дора Франко»? Вот давайте – чтоб закончить – я эту главку прочту. А вы знаете, я по-русски никогда не читал «Дору Франко», только по радио. Я здесь ее записал, в Талсе, и по просьбам радиослушателей ее прокатали два раза. А вживую еще я не читал.
Вообще, я давно уже не выступал вживую по-русски. Совсем вживую. Вот это я буду делать скоро в Горном институте. Вы знаете, там нашлись люди, которые присутствовали – а я даже забыл про этот концерт, – когда я выступал вдвоем с Беллой Ахмадулиной, пятьдесят лет тому назад ровно! В Горном институте… Вдвоем мы выступали, оказывается.
Стихи… Я вот себе хочу запретить писать стихи, но это глупо вообще. Как можно запрещать себе писать стихи?
Волков: Стихи – это ваша стихия.
Евтушенко: Да. Видите, вот я написал неожиданную поэму «Дора Франко (доисповедь)». Сейчас я вступаю в период доисповеди. Ведь практически я стольким исповедовался, я о стольком написал, так что у меня теперь доисповедь. Вообще-то, надо мне лет двадцать для того, чтоб всё сделать. А что я скажу Богу через девятнадцать лет, если он даст мне этот срок? Ведь чего-нибудь, наверное, еще останется? Жизнь-то продолжается! Я не собираюсь быть только пишущим гномиком, я же жить продолжаю! Что-нибудь еще может случиться очень интересное!
Волков: Определенно случится.
Евтушенко: С нами со всеми.
Волков: Определенно.
Евтушенко: Сейчас вот я прочту всю главку эту. Про петушиные бои, из «Доры Франко» …Но прежде – мы столько говорили о Бродском – давайте выпьем за его память. Да простит его Господь, в чем он был виноват, и оценит всё лучшее, что Иосиф сделал!
Прости меня, Маша,еще незнакомая Маша,за то, что планетатогда не была еще наша,
А Маркес невидимыйвместе со мною и Доройнас, как заговорщик, привел в Барранкилью,в которойкогда-то бродил он,и матерью, да и отцом позабыто,лишь с дедом,любившим внучонка драчонкаГабито.И там в Барранкилье —не меньше чем полнаселения —мне наперебой представлялиськак родичи гения,и вместе с текилой лилисьих безудержные воспоминания,но маркесомания всё же была веселей,чем занудная марксомания.Какой удивительный это народ —барранкильцы,волшебника слова родильцы,поильцы,кормильцы.И как достижения местные супервершинныерешили они показать мне бои петушиные!
И в селение Бокильяты пришла,моя богиня.Кто хозяева?Шпана исброд воров,достойных рей.
Петухов они шпыняют,чтоб клевались поострей.Зрители и самидергают носами,будто стали клонами,будто бы подклевывают.И красотки с веерамив бешеном озвереваньираздувают ноздреньки —тянет их на остренькое!
Не только поэтов из-за стихов,не только женщин из-за духови бабников из-за хвастливых грехов,не только политиков самых верхови миллионеровиз-за вороховбумажек по имени деньги,захватанных,словно девки, —людистравливаюти петухов!
Петухи такие красивые —это вам не мерины сивые!Это им подражая,древние грекивоздвигали на шлемах железные гребни.Мне казалось всегда,что вот-вот зазвенят петушиные шпоры,как звенели в Булонском лесуна ботфортах у вас, мушкетеры.
Что с тобой сегодня? —шок,Петя – Петя, петушок,золотой гребешок,шелкова бородушка,масляна головушка.Ты с малюткой братцем росв личненьком яичикеи не видел ты угрозпосле в его личике.Для того ли родились,для того ли вылупились,чтобы после подрались,обозлели,вылюбились?Где же братский поцелуй?Обнимитесь крыльями.«Клюй!Клюй!Клюй!Клюй!» —призывают рыльями.Так вот стравливала насхищными голосьямисвора,ставившая набрата мне —Иосифа.Кто подсказчик лживый,кто?Но по Божьей милостия еще надеюсь,чтов небесах помиримся.Все исчезнут войны вмиг,жизнь другой окажется,если в нас умрут самихлживые подсказчики.И не вспомнить нам теперь ли,как друг друга не терпелиБунин с Мережковским,Есенин с Маяковским.Разве мал им космос?!
Не за чей-то поцелуй —славу,чек от Нобеляпод базарное«Клюй!Клюй!»скольких поугробили.Столько войн и революцийнас, как в ступе, потолкли,ну а люди всё клюются,на подачки поддаютсяи врагами остаются,будто дурни петухи,стравливаемыеи не выздоравливаемые.Демократий всех машины,приглядишься, —петушины,и политиков наскокидруг на друга так жестоки,и привычно им,как плюнуть,компроматом насмерть клюнуть.И куда ни убежим,везде диктаторский режимпоказушного мужчинства,распушинства,петушинства.Приспустите гребешки,пети – пети, петушки…В Барранкилье ночь тиха.Дора, в крови выкупанного,раненого петухаза сережки выкупила.
Вот так. Вот последний мой разговор с Иосифом.
Волков: Интересно, что бы он сказал, если бы это услышал…
Евтушенко: Если б он написал такое стихотворение, я бы его обнял. Кстати, Бродскому еще стихи мои нравились «В ста верстах».
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
