Краем глаза заметив впереди движение, девушка вскинула голову: кто-то шел со стороны леса к вездеходу, держась освещенной фарами полосы.
— Тёма? — крикнула Настя, уже понимая, что рослая фигура никак не может принадлежать невысокому Борисову.
Человек приблизился: стало видно, что это юноша лет двадцати, в левой руке у него длинная заостренная палка, сам он раздет по пояс, но в штанах — выходит, разбросанные вокруг Насти обрывки ткани не имели отношения и к незнакомцу. А вот его заросшее бородой лицо она как будто бы уже где-то видела раньше…
Приподнявшись, девушка нащупала рукоять лежавшего на полу кабины мушкетона.
— Стой! — выкрикнула она, вскидывая оружие и наводя его на ночного гостя. — Стой, или я буду стрелять!
— Не надо стрелять! — попросил юноша, послушно замирая на полушаге. — Тебе больше нечего бояться! Я убил его!
— Кого? — «на автомате» спросила Настя, почему-то сразу представив себе убитым Тёму.
— Монстра, который на тебя напал!
— На меня напал монстр? — недоверчиво сдвинула брови девушка.
— Да! Ты не помнишь? Я заметил, как он склонился над тобой, подкрался сзади и ударил его копьем! — незнакомец продемонстрировал палку в руке: ее острый конец был измазан чем-то фиолетово-черным. — Он упал, но почти тут же вскочил и бросился к лесу, однако, я настиг его и еще раз ударил! Он снова упал — уже окончательно — и его тушу затянуло под дерево! Меня тоже туда едва не засосало, еле вырвался!
— Кто ты? — спросила Настя, прерывая сию пламенную речь.
— Герман, — ответил юноша.
«Точно, Герман Фролов! — вспомнила она. — В его личине была Чужая, когда принесла в крепость Галю Измайлову! Но… говорили же, что он псих!»
— Убив монстра, я словно от сна пробудился, — как будто бы угадал ее мысли юноша. — Вернее, вынырнул из бреда. Не знаю, что со мной было… Но теперь, как будто бы, все в порядке. Не считая того, что не очень понимаю, где я нахожусь и как тут оказался… Но про монстра — правда! Можно мне подойти? — спросил он под конец.
— Погоди, — мотнула она головой. — Стой пока там. Скажи, ты Тёму не видел? Тёму Борисова.
— Разве я с этого не начал? — явно удивился такому вопросу Герман. — Это же он превратился в монстра! Борисов. Из кабины выбрался почти человеком — разве что хвост сзади торчал, а когда над тобой нагнулся — так сразу начал… меняться. Крылья за спиной появились и все такое… Хотя нет, вру, — торопливо поправился юноша. — Крылья появились уже после того, как я его в первый раз копьем проткнул. Сначала только хвост был!
Хвост. И временная потеря памяти: была в кабине — и сразу же оказалась снаружи. Одно к одному, это…
Пальцы Насти сами собой разжались, и мушкетон выпал из ее рук.
— Подойди сюда! — резко потребовала у Германа. — Ну? Быстро! Посмотри: у меня есть что-нибудь на шее? — задрала она голову.
Немало удивленный столь стремительной переменой в настроении его собеседницы, юноша подбежал к ней, наклонившись, присмотрелся:
— Да, вроде, нет ничего… Так, черточка розовая. Будто царапина. Нет, не царапина: буквально, на глазах исчезает…
— Исчезает? — тяжело опершись на юношу — тот заботливо подставил свою руку — Настя поднялась на ноги. Перед глазами у нее все плыло, в ушах гремели предсмертные вопли бьющейся в агонии Марины. — Мне нужно в медотсек! — выговорила она, с трудом ворочая языком в пересохшем рту. — Срочно!
Излечим ли укус трутня — все-таки, это вам не с лестницы упасть? Ответа на этот вопрос она не знала, но, пока надежда оставалась, сдаваться не собиралась.
— Я не умею управлять этой штукой, — растерянно кивнул Герман на вездеход.
— Я умею, — заявила Настя, выпустив руку юноши и двинувшись в обход шестиколесной машины. — Садись, поехали! — последние слова она произнесла уже из кабины, с водительского сиденья. — Живо! Да, паралиатор подбери! — вспомнила она об оброненном оружии.
Подстегнутый ее хриплым окриком, Герман подхватил с травы мушкетон пулей, влетел внутрь, и еще прежде, чем хлопнула закрываемая им дверца, девушка рванула вездеход с места.
Эпилог
Кокон, вне времени
Трутня терзала неистовая боль, и виновником этой боли был человек по имени Герман.
Первый пропущенный удар привел лишь к потере концентрации и утрате контроля над личиной, а вот второй, не замедливший последовать за первым, грубо порушил системные связи организма, запустив стихийный процесс окукливания — болезненный для любого, но для трутня — в особенности. Нижайший из страты переживает этот этап с радостью и надеждой, ибо успешное его завершение означает переход в новую касту, но трутни вне каст, для них тугой кокон, безжалостно выжимающий из заточенного в него прежнюю жизнь, сулит не возвышение, а откат назад, в начало вечного цикла.
Болит не тело — болит сознание. И единственное, что может эту боль не ослабить даже, но лишь отчасти заслонить — воспоминания о том, что ей предшествовало, а значит послужило косвенной или прямой причиной. Их, воспоминания эти, невозможно призвать произвольно — они просто приходят. Или не приходят — и тогда неприглушенное страдание способно опрокинуть ум в черное Ничто, из которого нет возврата. Однако такое все же случается редко, иначе настоящие, изначальные трутни давно бы перевелись — к вещей радости ушедших в добровольное рабство прогресса страт — но этому не бывать.
Какая боль!
Тесная, темная комната, в которую почти никто никогда не заходит. Он в личине маленького, усталого человечка по имени Тхирасак Тамсатчанан. На нем выцветшая, давно не стираная полицейская форма — пришлось потрудиться, чтобы снять ее с трупа прежнего хозяина, не повредив.
Он открывает дверь и выглядывает наружу: время выбрано верно, в коридоре нет никого, кроме высокого, но сутулого юноши, направляющегося к лестнице.
— Кхун Константин! — окликает он ничего не подозревающую жертву.
— Ну, что еще? — недовольно оборачивается юноша.
Он манит жертву пальцем. Константин Терентьев неуверенно оглядывается, но все же решает подойти. Он отступает внутрь и выпускает хвост — юноша так и не успевает ничего понять, а он жадно впитывает содержание его примитивного мозга. Времени мало, а другого случая не будет!
Вот дело и сделано. Теперь он снова сможет быть рядом с Мариной, своей подопечной. Какой же мучительной была разлука…
Но и на девятую долю не такой мучительной, как нынешняя боль.
Проклятые жнецы!
Пока он вне подозрений, но все изменится, если позволить им сканировать его мозг! Что делать? Бежать? Это не трудно. Но он не в силах снова пойти на расставание с подопечной, особенно теперь, когда ждать осталось совсем немного… Восемьдесят один процент за то, что на этот раз будет обретен успех. Сотни и проценты — продукты чуждого ему человеческого мышления, но в этой личине оперировать ими по-своему естественно.
