В грамоте на Двину от 25 февраля 1613 года сохранились рукоприкладства, позволяющие увидеть, кто представлял временное земское правительство в последний момент его существования. Это были (по порядку) митрополит ростовский и ярославский Кирилл, архиепископ суздальский и тарусский Герасим, архиепископ рязанский Феодорит, епископ коломенский и каширский Иосиф, боярин князь Федор Иванович Мстиславский, боярин Федор Иванович Шереметев, боярин князь Иван Семенович Куракин и, на боярском месте, князь Дмитрий Михайлович Пожарский (подпись князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, как уже говорилось, отсутствует). Дальше шли подписи окольничих князя Данилы Ивановича Мезецкого, Никиты Васильевича Годунова, Федора Васильевича Головина, князя Ивана Меньшого Никитича Одоевского, боярина Андрея Александровича Нагого и Леонтия Ладыженского. «И вместо выборных людей» подписались дьяки московских приказов Дорога Хвицкой, Семен (Семейка) Головин, Иван Ефанов и другие, в том числе служивший «при Литве» на новом Земском дворе Афанасий Царевский, а также дворяне Торжка, Рязани, Одоева, Устюжны Железнопольской и Мценска. Еще одна красноречивая лакуна — среди рукоприкладств не было подписи Кузьмы Минина! Хотя эту грамоту на Двину 25 февраля подписали также бывшие в Москве монастырские власти и посадские люди из Вологды, торопецкий стрелецкий сотник. О ком-то из них отмечено, что он «выборный человек», о других этого не сказано. На соборные заседания в столице, видимо, могли сходиться люди по случайному представительству от разных городов и уездов. Поэтому в грамоте говорилось об общей радости «выборных и не выборных людей» по случаю избрания в цари Михаила Федоровича[701].
После 25 февраля 1613 года из Москвы в Кострому отправилось посольство земского собора, чтобы получить согласие Михаила Романова на избрание на царство. Во главе посольства стояли рязанский архиепископ Феодорит, архимандриты московских монастырей — Чудова, Новоспасского и Симонова, келарь Троицесергиева монастыря Авраамий Палицын, бояре Федор Иванович Шереметев, князь Владимир Иванович Бахтеяров-Ростовский и окольничий Федор Васильевич Головин. В наказе от избирательного земского собора, выданном послам 2 марта 1613 года, говорилось о том, чтобы ехать им «в Ярославль, или где он, государь, будет»[702]. Как ясно из доверительной переписки с казанским митрополитом Ефремом, в Москве были хорошо осведомлены, что Михаил Романов находился в тот момент в Костроме. Однако по каким-то причинам указали только приблизительное направление похода.
Посольский наказ давал подробные инструкции боярину Федору Ивановичу Шереметеву и другим членам посольства, как они должны приветствовать царя Михаила Федоровича (о «многолетном здоровий спросить») и мать царя инокиню Марфу Ивановну. Архиепископ рязанский Феодорит должен был произнести речь, которая дословно повторяла грамоты об избрании Михаила Федоровича, отправлявшиеся в города с 25 февраля. В этой речи снова ссылались на пресечение «царского корени» и «общий земский грех», из-за которого царя Василия Шуйского «возненавидели и от него отстали». Впрочем, в речи архиепископа Феодорита содержались нюансы, указывавшие на важные смысловые изменения. Про короля Сигизмунда III говорилось, что он не просто «обманом завладел Московским государством», а «преступя крестное целованье». Так самому Михаилу Романову, который, будучи стольником, целовал крест королевичу Владиславу, легче было отказаться от своей прежней присяги, поскольку еще раньше его аналогичную запись нарушила польско-литовская сторона. Еще одно добавление в речи архиепископа Феодорита — о том, как «полских и литовских людей в Москву ввели обманом», тоже напрямую касалось Михаила Федоровича. Конечно, у многих оставался вопрос о поведении царского стольника и других высших чинов Государева двора и Боярской думы в те годы, когда в столице распоряжались чиновники Речи Посполитой. Поэтому архиепископ Феодорит напоминал, что польско-литовские люди «бояр захватили в Москве силно и иных держали за приставы». Подобная участь, как известно, миновала стольника Михаила Романова, по освобождении Москвы мать увезла его из Москвы в свои родовые костромские земли. Напоминание о плене некоторых русских осадных сидельцев снимало неуместные вопросы о том, кто и где был, когда освобождали Москву.
Речь архиепископа Феодорита содержит новые данные о порядке созыва земского собора и его цели «обрать» царя, «кого Бог даст и кого всею землею оберут». Владыка должен был рассказать в Костроме инокине Марфе Ивановне и ее сыну, что из городов призвали «лутчих людей», которые должны были приехать в Москву, «взяв у всяких людей о государском обиранье полные договоры». Когда «из городов власти и выборные лутчие люди к Москве съехалися», то они «о государском обиранье мыслили многое время». В итоге было принято решение, «чтоб на Московское государство обрати государя из московских родов». Если в грамотах об избрании Михаила Федоровича говорилось: «многие соборы у нас были», то для речи, обращенной к царю, текст поправили: «…и о государеве обиранье Бога молили в соборне по многие дни». Послы земского собора, приехавшие в Кострому, должны были объявить, что 21 февраля состоялось решение об избрании «праведного корени блаженные памяти великого государя царя и великого князя Федора Ивановича всеа Русии племянника, тебя, государя Михаила Федоровича»[703].
Новоизбранного царя звали приехать в Москву, рассказывали о присяге ему, которую уже приняли «на Москве бояре, и околничие и всяких чинов люди». Послы сообщали также, что «изо многих городов» уже писали о том, что присяга проходит вполне успешно. Хотя это было все-таки преувеличение. Когда 2 марта они выезжали из Москвы, о том, как идет присяга новому царю Михаилу Федоровичу, еще не было известно. Одно из первых свидетельств было прислано в столицу только 4 марта из Переславля-Рязанского, где воевода Мирон Вельяминов привел к крестному целованью местных дворян и жителей города, а также несколько тысяч казанских и свияжских служилых татар, воевавших под его началом против Ивана Заруцкого. Правительство земского собора во главе с митрополитом Кириллом поспешило отправить отдельное известие об этом царю Михаилу Федоровичу в Кострому[704].
