Но он назвал ее прекрасной! Никто раньше не называл ее так, даже ее собственный отец. Внутри нее поселилась боль, какой она и припомнить не могла, – острые, жгучие стенания души, от которых на глаза наворачивались слезы, к горлу подкатывал липкий комок и становилось трудно дышать.
– Алврун, ты плачешь. Не нужно.
– Я не плачу, – огрызнулась она. – Почему тебе все время кажется, что я плачу?
Он поднял палец и осторожно провел им сначала по одной ее щеке, а затем по другой.
– Взгляни.
Она плотно сжала губы и замотала головой.
– Это все ветер.
– Для тебя так важно, чтобы я пошел с тобой и ты воспользовалась бы мною, чтобы укрепить свою власть над Донмутом? – Он улыбнулся ей той же улыбкой, какую она увидела на его лице во время их первой встречи в песчаных дюнах менее чем в полумиле отсюда, когда он появился в серебристом сиянии со стороны моря почти год назад. Улыбка, при которой кожа на его гладких скулах натягивалась, немного изменяя разрез глаз, была так прекрасна, что она помимо своей воли тоже улыбнулась ему в ответ. – Моя жизнь, леди, сейчас находится в ваших руках. Если я вам нужен, я пойду.
64
Видиа уже сидел в седле, сжимая в руке копье для охоты на вепря.
– Поехали, Атульф.
Элфрун смотрела вслед уезжающим: Видиа с Атульфом и еще горстка донмутских мужчин, относительно которых она надеялась, что они не отрубят уши собственным лошадям, бестолково размахивая своими охотничьими ножами. Финн также наблюдал за этим; лицо его было мрачным. Взгляд его то и дело останавливался на Атульфе, и тогда между его нахмуренными бровями появлялась суровая складка.
– Он молодец, – сказала она. Ей хотелось заверить Финна, что это лучшие люди, каких только может сегодня предложить Донмут. – Возможно, он выглядит слишком юным, но он умеет обращаться с мечом.
Во двор она ворвалась с грозным криком. Весь путь от места кровавой расправы она старалась усилием воли воскресить перед собой образ отца, вспомнить разворот его плеч, его интонации, его громоподобный голос, вспомнить, как зычно орал он на своих людей, если обнаруживал, что одна из его лошадей не ухожена или не накормлена после дня, проведенного на охоте. Как звучал бы голос Радмера, если бы он нашел на своих землях трупы людей, убитых какими-то негодяями?
И это сработало. Элфрун, когда кто-то пытался ее перебить, просто начинала кричать, стараясь тем не менее, чтобы голос не сорвался на визг, и помня о том, что рядом с ней молча, с серым лицом стоит Финн, прижимая руку к боку, в мокром и грязном исподнем – безмолвное подтверждение правдивости сказанного ею. Она распорядилась, чтобы Видиа и Атульф организовали охоту на преступников. Правда, Атульф поначалу заартачился: стал жаловаться, что устал, что лошади его требуется отдых, заявил, что он продолжает поститься.
– Зайди в дом, – сказала она Финну, желая скрыться от множества любопытных глаз. – Садись. Отдохни. Ты выглядишь изможденным.
– Сесть? Где?
Она указала на кресло отца.
– Я туда не сяду. – Он огляделся в поисках простой лавки.
– Не глупи. Как твое плечо?
– Все лучше и лучше.
Но он все же не сел, и она знала, что он лжет.
Элфрун смотрела на сплетенные пальцы своих рук, а затем подняла глаза на Финна.
– Что все вы делали на нашей земле, ничего не говоря мне – нам? – Этот вопрос мучил ее все утро. – И почему не пришли в усадьбу?
Прежде чем ответить, он помолчал.
– Ты и вправду не догадываешься, какой страшной можешь быть в гневе? – Он покачал головой. – Ты прогнала нас, меня и Аули. И я не собирался здесь появляться – особенно после того, как мы тебя так расстроили. – Их взгляды встретились. – А место, где нас должна была подобрать лодка, было оговорено еще в апреле. Мы уже ничего не могли изменить. Вот мы и перевалили через холмы, а ручей перекрывал нам путь… – На лицо его вдруг легла тень.
– Выходит, в этом виновата я, прогнав вас тогда, в июне.
– Этого я не говорил и даже так не думал.
– И тем не менее, возможно, так оно и есть. – Чувство вины было очень болезненным, как будто она проглотила острый нож; ей даже показалось, что в комнате стало темнее.
– Нет, – строго сказал он. – Мы не хотели, чтобы ты и твои люди знали про лодку. Нам следовало держать это в тайне. И даже если бы мы пришли по дороге, на нас напали бы в любом случае. И к тебе, Алврун, это никакого отношения не имеет. Как не имеет никакого отношения и к твоему правлению в Донмуте.
Он пытался остановить ее, просил не быть такой строгой к себе, но в итоге лишь показал, как плохо она его знает и как мало значит для него. И ее охватил гнев.
– Мне не нравятся все эти ваши секреты.
– Мне они тоже не по душе.
Она смотрела на него очень пристально и очень долго, пока он наконец не выдержал.
– Мне холодно, – в конце концов сказал он. – Я замерз, и я мокрый. Могу я побеспокоить тебя, попросив найти мне другую тунику вместо той, которую ты так опрометчиво порезала на куски?
Она уже готова была резко ответить ему, но потом сообразила: его вопросительно поднятые брови должны были подсказать ей, что он подшучивает над ней, стараясь снять напряженность. И перевести их разговор на более надежную, не такую скользкую почву. Внезапно она живо представила, как он лежит в грязной болотной воде, истекая кровью; ему становится все холоднее и холоднее, и он понимает, что умирает. Ему неизвестно, убиты его друзья или только ранены, но в любом случае помочь им он все равно не может.
Финн.
Она вполне могла потерять его.
– Садись. – Ослепленная неожиданными слезами, она практически на ощупь направилась в дальний конец зала, к хеддерну, где у нее почти полгода назад состоялась стычка с Атульфом по поводу меча. Тогда она проиграла, но больше проигрывать не собиралась. В небольшой кладовой было темно, и Элфрун запоздало подумала, что нужно было распорядиться принести сюда свечу. Ничего, она и так справится – не стоит терять время на такие вещи. Старые туники отца хранились в большом сундуке, и Финн получит одну из них. Она имела в виду тунику из серой шерсти, скорее летнюю, но зато более теплую и мягкую, чем остальные; а еще она была просторная – достаточно просторная, чтобы раненый человек мог натянуть ее, не испытывая невыносимой боли. Это была одна из самых любимых туник отца, однако он оставил ее дома, отдав предпочтение более изысканным нарядам.
Но когда она подняла крышку сундука и начала разворачивать серую тунику, оказалось, что под мышкой ее поела моль. Подняв ее и зарывшись в ткань лицом, Элфрун вдохнула запахи бараньего жира, пижмы и полыни, которые, по идее, должны были отпугивать моль. Она не смогла уберечь одежды своего отца, как не смогла сохранить в неприкосновенности и другие вещи в его усадьбе. «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют…»[51]
