— По поводу выбора, который приходится делать между искусством и коммерцией. А нельзя выбрать то и другое вместе?
— Тебе это почти удалось, — говорит Нортон.
— Журналистика — не искусство.
— Но ты хотя бы пишешь.
— Да, но именно этим и опасна журналистика. Она похожа на настоящее писательство и оплачивается лучше, чем настоящее писательство. Проблема в том, что она не является настоящим писательством. Так говорит Сирил Коннолли.
— В самом деле?
— В своей книге «Враги надежды». Это о том, что может помешать тебе стать хорошим писателем. Одно из препятствий — слишком ранний успех, и, похоже, я с этим согласен. Другое — журналистика. А еще одно, которое меня меньше всего волнует в данный момент, это «коляска в прихожей».
— Мм! Гм?
— Да, это как те пачки сигарет, на которых написано: «Предупреждение: курение во время беременности может повредить вашему неродившемуся ребенку». Гораздо лучше, чем сигареты, от которых бывает рак.
— Все равно это случится. Пара моих друзей уже попались. С детьми, я имею в виду, — говорит Нортон.
— Да, один из моих тоже. Просто жуть. С каких это пор человек должен заводить детей в двадцать семь лет? Двадцать семь лет существует для того, чтобы… ну, я не знаю для чего. Но определенно, в этом возрасте еще рано губить свою жизнь.
— Возможно, тебе это понравится.
— Уверен, что понравится. Только, пожалуйста, не сейчас.
— Ну а если у тебя Симона забеременеет, что тогда?
— Тогда я буду очень удивлен. Особенно при нашем методе контрацепции.
— Да?
— Да. Он называется «никакого чертова секса вообще».
— Что? С Симоной? С нимфоманкой Симоной?
— Уже давно. Почти со времени моего возвращения из Лос-Анджелеса.
— Ты был в Лос-Анджелесе?
— Два или три месяца назад. Когда там были беспорядки.
— Наверно, там было интересно.
— Да, весьма. Я тебе никогда не рассказывал?
— Нет.
— Ты серьезно? Я тебе не рассказывал про мои приключения в Лос-Анджелесе?
— Мы же с тобой редко встречаемся.
Я рассказываю ему, что было с мной в Лос-Анджелесе во время беспорядков. Но в весьма сокращенном виде. Я начинаю сомневаться, насколько вообще это интересно.
— Здорово! — говорит Нортон.
— Ты так думаешь?
— А ты нет?
Я делаю кислое лицо.
— Скажу тебе одну глупую вещь. Если бы полгода назад мне предложили выбрать любую удивительную ситуацию, в которую я могу попасть — все, что мне захочется, — то я не думаю, что выбрал бы что-нибудь более удивительное, чем то, что случилось со мной в Лос-Анджелесе. Я хочу сказать, что все прошло очень удачно. Как будто я приехал туда на отдых. Оказался в нужном месте и узнал про украденный бюстгальтер Мадонны. Наткнулся на банду «Крипс». А тот тип с магнумом — достаточно страшно, чтобы получился интересный рассказ, но не так страшно, чтобы это кончилось увечьем. Как будто Господь Бог глянул вниз и сказал: «Этот молодой человек заслуживает, чтобы ему повезло. Посмотрим, сколько невероятных событий я смогу для него устроить».
— Да, это правда.
— Да, а когда я вернулся назад, все пошло едва ли не еще лучше. Скажем, секс с Симоной был лучше, чем когда-либо: мой герой-покоритель, ты чуть не погиб, никогда больше меня не бросай и т. д. Пока я не упомянул Францию.
— А что случилось с Францией?
— Я тебе расскажу чуть позже. Так вот, с сексом все замечательно, а когда я прихожу в редакцию, меня там ждет это длинное послание редактора, отмечающее похвальное выполнение мной своих обязанностей и содержащее еще какую-то чушь. И все эти бессердечные шелкоперы в отделе новостей, до того считавшие меня еще одним оксбриджским сутенером, который может писать только всякий хлам, вдруг подскакивают ко мне со словами: «Молодец, дружище. Как там, все обошлось?» И даже в редакции ко мне добреют и дают всякие приятные и не требующие труда задания, типа поехать в Дангел с девочкой-фотографом и найти деревню, в которой Брайэн Фрид устроил действие «Танцев в Лугнасе» — не пугайся, это всего лишь весьма популярная сейчас пьеса, большего тебе знать не требуется. Итак, мои акции никогда не были так высоки, я не могу ошибиться, и солнце светит прямо у меня из задницы, и в какой-то момент мне в голову приходит — не могло не прийти, — что, может быть, вот оно. Вот чего я ждал в течение всей карьеры. Своей большой удачи.
Последнюю часть моего выступления подпортил, но не сильно, телефонный звонок.
Этот раздражающий сигнал звонка не желает прекращаться. Нортон подозрительно смотрит на меня.
— Это может быть только Симона, — говорю я.
Удовлетворенный тем, что достаточно позлил меня, щелкает автоответчик.
— Никакой, к черту, пользы от тебя, — говорит голос, и я в два прыжка оказываюсь у телефона. — Я измучена, у меня десинхроноз, я умираю, как хочу…
— Я тоже.
— …выпить и побыть в сколько-нибудь цивилизованном обществе, я хотела сказать, — говорит Молли.
— Где ты?
— В своей квартире, и это ужасно. Строители должны были все закончить к этому времени, но у меня нет ванной, нет кухни…
— Может быть, приедешь ко мне?
— Ты один?
— У меня только Нортон. Уортхог уехал в командировку, поэтому есть лишняя кровать.
— ТОЛЬКО НОРТОН! — гримасничает Нортон. Я посылаю ему поцелуй.
— Ты уверен, что я ничему не помешаю? — говорит Молли.
— Да.
— Судя по звукам, вы там целуетесь.
— Мы никогда не занимаемся куннилингусом. Исключительно анально.
— Мне что-нибудь привезти?
— Э-э… — Мне хочется сказать «зубную щетку». — Шоколад пригодится, если встретишь по дороге. Изюм с орехами. «Баунти», но только молочный не черный, и…
— Значит, ты не будешь курить наркотики?
— Молли. Вернулась из Америки, — объясняю я Нортону. Прежде чем он начнет задавать мне вопросы, я ускользаю на кухню. Из огромного американского холодильника достаю две бутылки «Будвара». Люблю этот холодильник. Мне будет очень не хватать его. Он будет фигурировать в том романе, о котором я еще не рассказал толком Нортону.
— Ну? — напоминает Нортон.
— Я просто хотел сказать, что большая удача — не совсем то, чем ее обычно считают.
— Я имел в виду Молли.
— А, я тебе скажу. Она была в Лос-Анджелесе со мной, а потом газета попросила ее остаться там еще на пару месяцев, и теперь она вернулась. У нее в полном беспорядке квартира, и ей нужно выпить.
