— Не думаю, что потребовалась бы большая сила.
— Не думай, что я горжусь этим. Я никогда так не напивалась. Если бы ты не спас меня вчера, неизвестно, что бы могло произойти.
Она выскакивает из постели в пижаме, которую я ей дал. До чего же соблазнительно выглядят девушки в пижаме.
Она подходит к раковине и начинает чистить зубы.
— Ты хочешь сказать, что если бы я попытался, то ты, возможно, не стала бы противиться?
— Может быть.
Она споласкивает рот и выплевывает воду в раковину.
— Но хорошего секса не получилось бы. Это был бы грубый, пьяный, безумный, извращенный секс, незнакомая гостиница в чужой стране.
— Гм. Да. Все же мы пожалели бы об этом.
— Для начала, существует Симона.
— Я всегда вижу, если мужчина изображает это.
— Ох, Молли, это очень несправедливо. Ты хочешь сказать, что если бы я вел себя по-хамски, то добился бы успеха?
— Нет.
— Пожалуйста.
— Нет.
Она пожимает плечами и мило улыбается.
— Попроси меня, когда будешь один.
— Я ничего не хочу от тебя, дорогой. Я просто не имею привычки спать с приятелями других девушек, вот и все. Так — мы будем пить кофе и курить сигареты здесь вдвоем или спустимся вниз, чтобы сделать это с Райдером?
— Здесь будет лучше, — говорю я, надувшись. — Я не хочу, чтобы у него сложилось правильное представление.
Взгляд в прошлое
Нортон смотрит, как я соединяю вместе листки папиросной бумаги с помощью нового приема, которому я научился. Проще выполнить его, чем рассказать, но в принципе берутся два листка вместо трех, а от третьего нужна только клейкость, чтобы сделать остальные воздухонепроницаемыми.
— Стало быть, еще не бросил? — говорит он вялым, ни к чему не обязывающим тоном, просто чтобы что-нибудь сказать.
Я поднимаю глаза в некотором смятении:
— С какой стати?
Он пожимает плечами:
— Некоторые из моих друзей по колледжу бросили. Считают, что они повзрослели и это для них неприемлемо.
— Но мы-то еще не повзрослели?
— Надеюсь, что нет, — смеется он натянуто.
— Послушай, ты действительно хотел это сказать?
— Что?
— Что я тоже стану взрослым.
Он оглядывает комнату. И я вижу, к чему он клонит: обеденный стол орехового дерева эпохи Георга III, угловой буфет эпохи королевы Анны, персидские ковры в бог знает сколько узелков, лампы в основном от Тиффани. Местоположение тоже неплохое: квартира рядом с площадью Монтегю, Лондон W1. Она прелестная, совершенно прелестная, но я почти перестал обращать на нее внимание. Перестанешь, если снимаешь ее уже почти три года. Как говорит мой сосед по квартире Уортхог, с теми деньгами, которые мы тратим на аренду, можно было бы воспользоваться ипотекой и подняться на первую ступеньку лестницы собственников. Проблема в том, что для этого в определенной мере нужны зрелость и усилия.
— Ты бы видел спальни — полная дрянь, — говорю я, снимая с мраморного камина чеканную пепельницу.
— Ты бы видел мою нору, — говорит Нортон.
— Зато я думаю, что проживание в пустующем доме защищает тебя от обуржуазивания.
— Я так сказал?
— Незаконное вселение в дом — одно из самых буржуазных занятий из всех известных. Каждый второй из практикующих его ходил в паблик скул.
Я передаю ему косяк — не из вежливости, а потому что терпеть не могу привкус горящей бумаги в начале.
— Во всяком случае, — говорю я, — ты бы при желании мог жить в каком-нибудь месте не хуже.
— С какой квартплатой?
— Семь с половиной. Восемь сотен.
— Ты знаешь, сколько я зарабатываю в месяц?
— Ты мог бы зарабатывать больше, если бы захотел.
— Если бы бросил свою живопись.
Я делаю глубокую затяжку. Потому другую. Хорошая травка. По качеству почти как для рок-звезд. Я не стал бы курить ее в обычный день, но я давно не видел Нортона. Кроме того, я хочу утереть ему нос, показав, каким знатоком я стал и какие у меня связи, если могу добывать товар такого качества.
И внезапно я оказываюсь там, на другом уровне, с легким и улыбчивым умом. Я вскакиваю на ноги, только что поняв, что есть вещь, которую мне совершенно необходимо сделать в эту самую секунду.
Я проглядываю свою стопку CD, пока не нахожу диск с розами и головами с языками-горгульями.
— Что ты хочешь завести?
— Нечто абсолютно и полностью убийственное, — говорю я, вставляя диск и перескакивая на третий трек.
— Кажется, я это слышал, — говорит Нортон, почти испортив вступление акустической гитары.
— Тсс!
Мы сидим и слушаем. Я хочу привлечь его внимание ко всем блестящим деталям, например к тому, насколько лучше звучит вокал Энтони Кидиса благодаря небольшой несогласованности, как он калечит гласные, превращая «дэд» в «дэйд», как изумительно непостижима лирика к моменту, когда вступают флейты хиппи, чтобы унести тебя в утраченный Эдем. Но это было бы лицемерно — после того, как я только что попросил его умолкнуть, поэтому я откидываюсь назад и даю возможность всему этому просачиваться сквозь себя. Это прекрасная песня, от таких сжимается горло, она заставляет тосковать по тому золотому времени, которого ты, возможно, не пережил сам, но отдал бы душу, чтобы вернуться в него.
Когда запись кончается, я быстро вскакиваю и ставлю Stone Roses.
— А нельзя еще послушать? — говорит Нортон.
— «Under the Bridge» — отличная вещь, но там слишком много скучного фанка, через который нужно добираться до нее.
— Такие вещи происходят с тобой, когда становишься рок-критиком?
— Я думаю, что был таким и прежде, — говорю я, еще раз хорошенько затягиваясь. Я задерживаю дым в легких, чтобы крепче ударило по мозгам.
На некоторое время я теряю дар речи.
— Мм, — говорю я, отыскивая в эфире потерянную нить неоконченного разговора. — Мм. Какая чертова штука!
Нортон кивает, не будучи вполне уверен, к чему относится моя ругань.
Я долго вспоминаю.
