Марта уже мыла посуду, ее бедра колыхались и колыхались, он хотел было встать и уйти в свой кабинет, но ее крепкие ягодицы, проступавшие из-под легкой ткани домашней юбки, как два земных полушария, закрывали дверь.
И он, сидя за кухонным столом, задремал.
67
— Я — Филиппов, — сказал он негромко.
Я кивнула, отводя взгляд от его горящего темного взора. У меня появилась сильная тяжесть в ногах. Мне нужно было провести его в комнату, но ступни словно окаменели. Нужно заставить себя посмотреть ему в глаза. Я сделала усилие и встретилась с ним взглядом. По всему телу побежала мелкая дрожь, на меня стала наваливаться какая-то дремотная тяжесть. Но я упорно глядела ему в зрачки, пока у меня не возникло ощущение, что, закружившись, как волчок, сначала медленно, потом быстрее, быстрее и вот уже с невероятной скоростью — несусь по туннелям его зрачков по то сходящимся, то расходящимся снова и, наконец, соединившимся в один, бесконечный туннель. Несусь, как поезд.
Но с огромным усилием отшатнувшись к стене, заставив свои ноги шагнуть, а тело, залитое горячим свинцом, отпрянуть от все ближе, все ближе подступающего Филиппова, я смогла опустить веки и спрятаться за ними, как за огромными шторами. Такая крохотная, как бабочка. Ага, попалась. Кажется, он засмеялся. Как девочка с ноготок.
По-прежнему я не поднимала на него глаз, но взгляд его гипнотической горячей волной обтекал и обволакивал меня всю. Филиппов стоял неподвижно, но волна, словно жаркие ладони, то гладила мои плечи, спускаясь на грудь, то нежно дышала в мои колени, вкрадываясь своими страстными лепестками и замирая между них, точно кружевная пена у ног Афродиты.
И когда Филиппов перекатил волну с пенящимся гребнем на постель, когда мягкие горы одежды замаячили в дали пустыни, словно караван утомленных верблюдов, когда надо мной склонилось черное пылающее солнце, обжигая вытянувшиеся к нему, потемневшие горлышки кувшинов, когда чей-то (мой?) беспомощный, пересохший рот выдохнул беспомощное и жаркое «Пить», смуглый, горбатый дервиш, танцуя на полотне моего естества, как многоногий тарантул, неистово, безудержно, безумно закричал.
Какие-то золотистые искры, стаей крохотных бабочек, вырвались прямо из меня. Они кружились и вибрировали, то собираясь в один плотный малиново— красный сгусток, то рассыпаясь на миллионы золотых танцующих песчинок. И над бесконечными барханами, над великим океаном вставало нежно-малиновое, изумительное сияние.
И это сияние вдруг стало густым, точно вода, оно обтекало меня и снова рассыпалось на миллиарды кружащихся искр, пока вдруг, не собравшись в один, очень плотный и небольшой шар, похожий на шаровую молнию, оно не исчезло вовсе, как-то мгновенно вкатившись в меня — куда-то в область солнечного сплетения….
…Я очнулась.
Филиппов сидел на постели, совершенно голый, и смотрел на меня пристально и хмуро.
— Дарья, — заговорил он, даже и не пытаясь закрыть свой выступающий, редковолосый живот хотя бы рубашкой, — вы, наверное, знаете, что мы с вашей сестрой любили друг друга.
— Я прочитала ваше письмо к ней, по-моему вы мне его и подбросили.
— Да, я хотел, чтобы вы знали все…
— Понимаю.
— …но вы не знаете главного, — он наклонился к своим, брошенным на пол джинсам и достав из них сигареты и зажигалку, закурил, — она написала на меня завещание.
— На вас?! — Я так и застыла со своим свитером в руках.
— Да. На меня. — Он выдохнул из узких губ сизый дым. — И это я заставил ее переписать завещание на вас. Так что у вас не было бы ни — че — го! — Он сделал паузу. — Но сейчас у меня трудное положение, очень трудное. А я хочу издать записки Анны, а также собрать и опубликовать книгой все ее статьи. И мне нужны деньги. Я не требую всей суммы, которую вы получите за квартиру, только — половину…
И вдруг я вздрогнула и посмотрела на стену: на ней безумствовала тень горбатого дервиша, его неистовые прыжки перешли в припадок: он изгибался и трясся всем телом. Я перевела на Филиппова взгляд: в уголках губ у него скопилась пена, обнаженное, с небольшой кривой головой, выступающим животом, плоскими ступнями, тело его увиделось мной как жалкая карикатура. Господи, сестра, он же — безобразен.
— Я же ради нее, ради нее стараюсь! — Пискляво выкрикнул он. — А если вы откажете…
Сейчас он перейдет к визгливым угрозам — я остановила его жестом.
— Хорошо, я подумаю. Завтра дам ответ.
Он поразительно легко для своего грузноватого тела, вскочил с кровати, быстро и ловко оделся, заторопился к дверям, но приостановился и оглянулся:
— Завтра — когда?
— В двенадцать дня.
— Я буду у вас.
Филиппов медленно шел по Вокзальной магистрали, прикидывая, сесть ли ему на такси или доехать до Академгородка на электричке. Вся напускная легкость слетела с него, как сухая листва со старого тополя, со старого тополя, корни которого так глубоко в земле, что ему уже не вырваться и не взлететь за легкими птицами вслед. Филиппов так о себе и подумал: «Старый, смертный тополь».
Все-таки решил — поедет с вокзала на электричке. А то еще водитель начнет допекать рассказами про семейные неурядицы и грузить прочей ерундой. А в полупустом вагоне можно помедитировать. Он усмехнулся. Хотя у ж е не нужно. Все. Дарья — всего лишь сестра Анны. Он ждал, он готовился к прыжку, он был напряжен и собран, как великий охотник, он надеялся встретить Царя природы лицом к лицу. И все напрасно! Он ничего не увидел. Значит, э т о не возникло. Или просто никакого Красного Льва в мире не существует!
Да, да. Так. Он уже покачивался в облупленном вагоне. Все было самообманом. Полубезумным бредом. Иллюзия, созданная от скуки больным воображением. Ничто духовное не существует. Его порождает раненое честолюбие. И душа — только самообман измученного мозга. А любовь — только инстинкт продолжения рода. Ничего нет в о о б щ е. Остаются только секс и деньги. Первого мне не нужно, а второе просто необходимо!
Мимо окна проскочил высоковольтный столб.
Еще когда я шел к ней, у меня появились сомнения: не ерунда ли все то, над чем я мучился годами, не вымысел ли моего пористого от алкоголя, патологического воображения, не паранойя ли страсти к женщине, страшной физической страсти, а больше ничего!? Когда я поднимался по лестнице, мне встретились двое: старик-сосед, прокуренный и желтый, как китаец, и его более молодой приятель, кажется, Егор, нет, Иван. И когда я их увидел, неприятное чувство возникло у меня, мне захотелось пойти с ними… С ними? Я даже помедлил перед знакомой дверью, пытаясь понять, почему так тянет меня устремиться вслед за обшарпанной парой, к у д а я попаду, если брошу свои долгие страстные поиски… поиски чего?.
Вагон покачивался, и он заснул, и приснился ему один из тех его, часто повторяющихся снов, после которых обычно он начинал пить, — будто едет он в машине, это старая «Волга», а с ним на заднем сиденье еще двое, им тесно и душно, но теперь-то он их хорошо разглядел и узнал — вот они, похожий на Вия, старик-сосед Анны и его приятель Иван, они неприятны ему, но они вынуждены ехать вместе, потому что у них одна цель — они преследуют машину, в которой везут золото. Много золота.
