— Ты забрала те деньги из камеры хранения на автовокзале, верно?
Она явно ждала пули, видимо опасаясь получить ее вслед за этим вопросом. Но он поднял руки, показывая, что они пусты и будут пусты в дальнейшем.
— Не забывай, ты сам отдал мне ключ, — ответила она.
Если у воров существуют законы чести, то по этим законам она права: он отдал ей ключ и она вольна была распоряжаться им по своему усмотрению.
— А та мертвая девушка? Та, чьи части тела нашли в воде?
Она выключила шланг и прислонилась к штукатурной стене своего борделя.
— Помнишь, как Альберт говорил, что подыскал себе новую девку? — спросила она.
— Как-то смутно.
— В общем, он говорил. Она сидела в той же машине. Я так и не узнала, как ее зовут.
— Ты ее тоже убила?
Она мотнула головой, слегка постучала себя по лбу:
— Когда случилась авария, она ударилась головой о спинку переднего сиденья. Не знаю, тогда она умерла или потом. Меня уже рядом не было, чтобы это выяснить.
Он стоял на этой улице, чувствуя себя дураком. Чертовым дураком.
— Ты меня когда-нибудь любила? — спросил он.
С нарастающим раздражением она обшарила взглядом его лицо.
— А то как же, — ответила она. — Может, даже несколько раз. Мы с тобой неплохо повеселились. А когда ты переставал на меня молиться и начинал трахать как следует, было и вовсе славно. Но тебе надо было сделать из этого кое-что еще.
— Что же?
— Ну, не знаю. Что-то такое более красочное. Что нельзя взять руками. Мы не ангелы Божьи, мы не эльфы из книжки про истинную любовь. Наш дом — ночь, и мы пляшем так бешено, что под ногами не успевает вырасти трава. Вот наше кредо. — Она закурила папиросу, сняла с языка табачную крошку, пустила ее по ветру. — Ты же не думаешь, будто я знаю, кто ты теперь? Не думаешь, будто я все переживала: когда же ты явишься? Мы свободны. Никаких братьев, никаких сестер, никаких отцов. Никаких альбертов уайтов. Есть только мы. Хочешь заглянуть в гости? Приглашение действует без ограничения срока. — Она пересекла тротуар, подошла к нему. — Мы всегда много веселились. Мы и сейчас могли бы повеселиться. Проводить жизнь в тропиках, считать наши деньги на атласных простынях. Свободные как птицы.
— Черт! — произнес Джо. — Я не хочу быть свободным.
Она слегка наклонила голову набок, — казалось, она смутилась и даже испытывает настоящую печаль.
— Но это все, чего мы когда-нибудь хотели, — заметила она.
— Это все, чего ты когда-нибудь хотела, — поправил он. — Ну а теперь у тебя это есть. Всего хорошего, Эмма.
Она стиснула зубы, отказываясь попрощаться, словно тем самым она сохраняла какую-то власть над ним.
Такая упрямая, злобная гордость встречается у очень старых мулов и у очень избалованных детей.
— Всего хорошего, — повторил он и зашагал прочь, не оглядываясь, не чувствуя ни малейших уколов сожаления или раскаяния. Потому что все было сказано.
В мастерской ему деликатно и с величайшей осторожностью сообщили, что часам понадобится совершить путешествие в Швейцарию.
Джо подписал разрешение на вывоз и заявку на ремонт. Взял квитанцию, составленную часовщиком с мельчайшими подробностями. Положил ее в карман и вышел из мастерской.
Он стоял на старой улице Старого города и поначалу не мог решить, куда же ему теперь пойти.
Глава двадцать восьмая
Может быть, уже поздно
Все парни, работавшие на ферме, любили бейсбол, но у некоторых поклонение ему доходило до религиозного. Перед наступлением поры сбора урожая Джо заметил, что кое-кто залепил себе кончики пальцев медицинской клейкой лентой.
— Где они раздобыли ленту? — спросил он у Сигги.
— Да у нас ее целые коробки, приятель, — ответил Сигги. — Еще при Мачадо нам как-то раз прислали докторскую палатку вместе с какими-то газетными писаками. Чтобы всем показать, как Мачадо любит своих крестьян. Скоро писаки уехали, а за ними и доктора. Потом к нам явились и забрали все докторское оборудование, но мы заначили картонку этой ленты для парней.
— Зачем?
— Вы когда-нибудь сушили табак, позвольте спросить?
— Нет.
— Если я вам покажу «зачем», вы перестанете задавать дурацкие вопросы?
— Наверное, нет, — ответил Джо.
Стебли табачных растений вымахали уже выше мужского среднего роста, а их листья были длинней руки Джо. Он больше не разрешал Томасу бегать по табачным делянкам, опасаясь, как бы тот не заблудился там. Сборщики — в основном мальчики постарше — как-то утром пришли и обобрали листья с самых созревших растений. Эти листья сложили на деревянные салазки, которые затем отцепили от мулов и прицепили к тракторам. Трактора ехали к сушильному сараю на западном крае плантации: эту задачу поручали самым младшим из мальчишек. Однажды утром Джо вышел на крыльцо главного дома и увидел, как парень лет шести, не больше, едет мимо него на тракторе, волоча за собой на салазках целую груду листьев. Мальчишка широко улыбнулся Джо, помахал ему рукой и проследовал дальше.
Возле сушильного сарая листья сваливали с санок и раскладывали на шнуровальных скамьях в тени деревьев. К скамьям крепились специальные желоба. Шнуровальщики и крепильщики (все — парни-бейсболисты с клейкой лентой на пальцах) клали в желоб прут и начинали бечевкой привязывать к нему листья, пока их гирлянда не занимала весь прут, от одного конца до другого. Они занимались этим с шести утра до восьми вечера; в эти недели в бейсбол они не играли. Бечевку следовало натягивать очень туго, нажимая при этом на прут, так что от бечевки нередко появлялись волдыри на пальцах и ладонях. Вот зачем медицинская лента, пояснил Сигги.
— А когда мы это сделаем, patrón, мы развешиваем низки в сарае, от одного его конца до другого. Сидим и ждем пять дней, прежде чем табак дойдет и высохнет. Работа есть только у того, кто следит за огнем в сарае, да у тех, кто присматривает, чтобы там не сделалось чересчур влажно или слишком сухо. Это делают мужчины. А мальчишкам что остается? Играть в бейсбол. — Он коснулся локтя Джо. — Если вы не против.
Джо стоял у сарая, наблюдая, как эти мальчишки шнуруют табак. Даже с желобом им приходилось все время поднимать руки и разводить их в стороны, чтобы перевязывать листья, — поднимать и разводить руки, почти все четырнадцать часов напролет. Он мрачно взглянул на Сигги:
— Конечно я не против. Господи, как они выносят эту работенку?
— Я ее шесть лет делал.
— Как?
— Мне не нравится голодать. А вам нравится голодать?
Джо сделал большие глаза.
— Угу. Еще одному не нравится голодать, — заключил Сигги. — Единственная штука, на которой сходятся все в мире: голодать не очень-то приятно.
