высасывала чувства и истощала нас. Я была бесплодна. Полая оболочка.
— Думаешь, уже слишком поздно? — спросила я, поднимая на маму покрасневшие от слез глаза.
Она даже не вздрогнула.
— А ты?
— Ты продолжаешь отвечать вопросами на вопросы.
— Так мы находим ответы.
Мой взгляд вернулся к альбому, где хранились ответы. Где они дремали, затаившись, ожидая, когда их обнаружат и воплотят в жизнь.
Я обладала силой.
Властью разрушать и властью исцелять.
Я подумала о пазле, который мы с папой делали много лет назад. О том, который был с приклеенным неровным кусочком. Этот пазл никогда не будет идеальным. Он никогда не будет таким, каким я его себе представляла. Но все равно это был готовый пазл, каждый кусочек которого был скреплен именно так, как должно.
Я положу последний кусочек на место.
Несовершенный.
Неидеальный, но завершенный.
И тогда, наконец…
Можно будет начать собирать новый пазл.
ГЛАВА 39
В дверь постучали.
Поднявшись с тренировочного коврика в спальне, я вскочил на ноги и стал искать чистую футболку, вытирая полотенцем пот с лица.
— Иду. — Я выключил радио, решив, что это моя пожилая соседка пришла попросить сделать музыку потише.
Перекинув полотенце через плечо, я подошел к входной двери и потянул ее на себя.
Ничего.
Там никого не было.
Я моргнул, оглядывая пустой коридор. Затем, вздохнув, покачал головой и шагнул назад, чтобы закрыть дверь.
Но в тот момент, когда я опустил глаза, что-то привлекло мое внимание.
Мое сердцебиение участилось втрое.
Это была моя фотография. Фотография, наклеенная на картонную бумагу кремового цвета, обведенная синим маркером и подписанная красивым почерком. Рядом лежала маленькая записка.
Я наклонился, мой пульс зашкаливал, и я поднял листки с пола.
Смущенные, недоверчивые глаза пробежались по снимку, пока я осознавал, что это такое.
Почерком Галлеи было написано: «Он видит меня».
Это была та самая фотография, которую она сделала весенним днем, давным-давно, на заре наших зарождающихся отношений, и которая перевернула мой мир. Я сидел на скамейке в парке, а она размахивала перед моим лицом одноразовой камерой. Это был ее первый опыт в фотографии. Ей удалось запечатлеть подлинную реакцию, несмотря на мои попытки оставаться невозмутимым. Улыбка. Блеск в глазах.
Начало конца.
На мои глаза навернулись слезы, пока я изучал снимок и ее слова.
Он видит меня.
Я действительно видел ее. С того момента, как мой взгляд упал на грустную девушку в озере, смотревшую на мрачную, темную поверхность воды, я не просто заметил ее. Я видел ее боль. Ее потерянность. Ее безнадежность. Я чувствовал ее. Она проникла внутрь меня и больше никогда не покидала.
Я вздохнул и переключил внимание на сопроводительную записку.
Уитни?
Я нахмурился, и сердце снова подскочило.
Нет…
Тара.
Это был почерк моей дочери. На клочке линованной тетрадной бумаги было нацарапано несколько слов. Слов, от которых у меня перехватило дыхание.
Я тоже вижу, папа.
Это все, что там было написано.
Но это было больше, чем я смел надеяться. Больше, чем я когда-либо считал возможным.
Это была оливковая ветвь.
Первый шаг.
Уступка.
Маленький белый флаг, трепещущий символ прощения.
Я прижал ладонь к подбородку и перечитывал ее слова снова и снова, пока не рухнул на пол, и годы стресса, лишений и душевной боли не испарились, как туман под лучами теплого солнца.
Этого было достаточно.
ГЛАВА 40
Луна висела в ночном небе, окруженная драгоценными камнями. Океан плескался у моих лодыжек, а прохлада конца ноября вызвала мурашки. Я скрестила руки на груди. Внутри меня жила грусть, которую убаюкивала мелодия мягко набегающих волн.
Я часто приходила сюда, когда мне нужен был покой.
Место, где я могу предаться размышлениям.
Когда я была моложе, я уходила к озеру и стояла вот так, представляя себе жизнь на той стороне, за пределами ряби и волн. Светлое, яркое будущее, за много миль от ужасов моей беспощадной домашней камеры. Так много тайн скрывалось под поверхностью. Мы обменивались своими впечатлениями, вода и я, и это всегда помогало мне чувствовать себя менее одинокой.
Сегодня вечером я меньше всего ожидала увидеть соратника.
— Ты потерялась?
Я резко обернулась, вода плескалась у моих ног, а неверие колотилось где-то между ребер.
Что?
Этого не может быть.
Он мне привиделся.
Быстро моргая, я прижала руку к груди, чтобы вернуться в реальность. Я чувствовала себя совершенно ошеломленной.
— Рид.
Он стоял на берегу, спрятав руки в карманы своих темных джинсов. Он был слишком далеко, чтобы я могла разобрать цвет его глаз, но я уже запомнила точный оттенок сверкающего светло-зеленого.
Мы смотрели друг на друга через пустынный пляж.
Когда он сделал маленький шаг вперед, я с трудом сглотнула.
— Я выгляжу потерянной?
— Немного.
— Что ты здесь делаешь?
Рид наклонил голову, изучая меня сквозь ночные тени.
— Скотти сказал мне, что ты здесь. Что ты ходишь к океану одна вечером каждой пятницы.
— Это не ответ на мой вопрос.
— Ответ. — Он улыбнулся.
Нет… не ответ.
Я не могла понять, почему он здесь.
Слизнув с губ соленую каплю морской воды, я покачала головой.
— Ты здесь по работе.
— Попробуй еще раз.
— Что-то со студией. Дизайн пристройки. Я…
— Нет.
На глаза навернулись слезы.
— Рид…
Все еще улыбаясь, он сел на берег, подтянув колени к себе и перебирая пальцами влажный песок.
— У меня странное чувство дежавю.
У меня случился сердечный приступ.
Инстинкт и слабость в коленях заставили меня опуститься в воду и сесть в нескольких футах напротив него, раздвинув ноги и глядя на то, как лунный свет мерцает в его глазах.
Мой голос затих. Мои конечности дрожали от океанского холода и неверия.
— Я целый день искал квартиру.
— Что?
— Квартиру. В центре города. Я нашел кое-что подходящее, в нескольких милях от студии. Не помешало бы добавить немного ярких красок. Нужна женская рука.
— Пожалуйста, говори по-английски.
Он улыбнулся, его ямочки пустили стрелы Купидона в мое сердце.
— Я переезжаю сюда, Галлея.
— Ты не переезжаешь.
— Переезжаю. Как только закончится срок аренды моей квартиры дома.
— Прекрати, — всхлипнула я. — Зачем ты это говоришь?
Он издевался надо мной. Жестоко играл с моим едва бьющимся сердцем.
Слезы текли по моим щекам, когда я подтянула ноги и спрятала лицо между коленями.
— Я говорю это, потому что это правда, — сказал он. — Потому что я хотел сказать это больше двух лет. Потому что я хочу
