всего – ввести государственное страхование рабочих. «Главнейшей задачей в области оказания рабочим положительной помощи, – говорил Столыпин 6 марта, – является государственное попечение о неспособных к труду рабочих, осуществляемое путем страхования их, в случаях болезни, увечий, инвалидности и старости». Следовало также снизить продолжительность труда работников. Сделать врачебную помощь доступной для них. Разрешить проведение стачек в тех случаях, когда их участники выдвигают лишь экономические требования.
Время революции было временем массового беззакония. Теперь предстояло восстановить нормальную работу судебной системы. Упразднить административную (внесудебную) высылку, которая применялась всякий раз, когда для обвинения было недостаточно улик и задержанного человека надлежало освободить из-под стражи. Следовало преобразовать полицию, строго регламентировать ее действия, передать политические дознания из ведения жандармской полиции следствию, допустить адвокатов еще на стадии предварительного следствия.
Все эти (и многие другие) предложения премьер-министра, намеренного строить великую Россию, возмутили оппозицию. Ее представители обрушились на правительственную программу с самыми резкими выражениями.
Выслушав критику, Столыпин снова взошел на трибуну, как на Голгофу, и коротко ответил всем своим судьям, закончив речь словами: «Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич и воли, и мысли, все они сводятся к двум словам, обращенным к власти: “Руки вверх!” На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: “Не запугаете!”»
Два месяца спустя, 10 мая, в новой речи перед депутатами Второй Государственной думы, произнесенной незадолго до ее разгона (3 июня), Столыпин не только изложил социальные и экономические аргументы в пользу начатых им реформ, но и категорично сказал своим противникам, к чему приведут его реформы, а к чему – противление им и срыв их.
Завершая выступление, он произнес памятные слова: «Пробыв около десяти лет у дела земельного устройства, я пришел к убеждению, что в деле этом нужен упорный труд, нужна продолжительная черная работа. […] В западных государствах на это потребовались десятилетия. Мы предлагаем вам скромный, но верный путь. Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!»
За твердость и неколебимость, с которой Столыпин преобразовывал Россию, проводя ее мимо опасностей, как капитан громадного корабля, например, «Титаника», ведет свое судно среди ледяных гор, Петра Аркадьевича в воспоминаниях о нем стали называть «русским Бисмарком». В то же время германский император Вильгельм II в июне 1909 г., после продолжительной беседы со Столыпиным, фактически признался, что тот мог бы быть и «немецким Бисмарком»: «Если бы у меня был такой министр, как Столыпин, то Германия поднялась бы на величайшую высоту» (цит. по книге Сидоровнина).
Но судьба корабля, плывущего навстречу ледяным горам, часто бывает печальна. История «Титаника» – тому пример. Вот и жизнь Столыпина давно висела на волоске. Его ум, авторитет, его решительность, находчивость и хладнокровие делали его незаменимым человеком на вершине политической власти России. Он мешал великим потрясениям, сдерживал революционный хаос. В 1905–1911 гг. на него было совершено 11 покушений. Во время последнего, 1 сентября 1911 г., он был смертельно ранен.
Через 6 лет после убийства Столыпина произошла Октябрьская революция. Ее вождям потребовалось три с половиной месяца, чтобы казнить людей больше, чем почти за сто лет царской власти (1825–1917). Торжествовала ведь справедливость в их понимании, имя которой теперь было «революционная целесообразность».
Знаток этой «справедливости» А. И. Солженицын, рассуждая о главном обвинении в адрес Столыпина, о «пресловутом столыпинском терроре», писал: «А террор был такой: введены (и действовали 8 месяцев) для особо тяжких (не всех) грабительств, убийств и нападений на полицию, власти и мирных граждан – военно-полевые суды. […] (Предлагали Столыпину объявить уже арестованных террористов заложниками за действия невзятых – он, разумеется, это отверг.) […] Смертная казнь, согласно закону, применялась к бомбометателям как прямым убийцам, но нельзя было применять её к уличенным изготовителям этих самых бомб. […] А между тем […] тотчас по введении военно-полевых судов террор ослаб и упал» («Август Четырнадцатого». 65').
Да здравствует война – только она может очистить мир!
1909 г.
В начале XX в. новые эстетические течения вырастали, как грибы. Создателем одного из них, самых приметных и громких, футуризма, стал уроженец египетской Александрии, итальянец по происхождению, Филиппо Томмазо Маринетти (1876–1944). Футуризм быстро утвердился в Италии и вскоре стал известен в России.
В январе-феврале 1914 г. Маринетти даже приезжал в Москву и Петербург. Здесь он имел возможность познакомиться со своими русскими двойниками-антиподами – воинственными футуристами, которые сделали все, что в их силах, чтобы сорвать его выступления или хотя бы помешать ему.
Маринетти и его сочинение «Война – единственная гигиена мира». 1915 г.
Что ж, Маринетти сам напророчил все это в своем манифесте. Он, словно слепой Тиресий, вещал тогда, что придут «более молодые и сильные». Он увидел их здесь. Признал, сказал, что Россия – страна футуризма. «Здесь нет ужасного гнета прошлого, под которым задыхаются страны Европы» (цит. по книге С. В. Старкиной «Велимир Хлебников», 2007).
Его футуристический манифест был заложен под этот гнёт, как динамит. Неприметно опубликован 5 февраля 1909 г. в «Gazzetta dell'Emilia» в Болонье, а затем в виде платного объявления, с помпой, перепечатан на первой полосе ежедневной парижской газеты «Фигаро» 20 февраля 1909 г. Это было объявление взрыва, грозящего все разрушить. Его быстро заметили. Стали внимательно, с ужасом вчитываться.
Вслед за пространным поэтичным прологом в манифесте были изложены 11 «программных пунктов». Казалось, что Маринетти вознамерился совершить революцию не только в искусстве, но и в жизни – преобразить ее по законам будущего, по императивам футуризма. Он вызывал на бой весь старый, отживший мир, мир «фатально обессиленных, приниженных, побитых» (Маринетти. «Манифест футуризма»), а потому строки манифеста не только звучали воинственно, но и, прежде всего, воспевали и прославляли войну, что была с незапамятных времен источником всех благ и добродетелей в этом кровожадном мире. За пять лет до начала Великой войны Маринетти чеканным голосом трибуна изрек: «Да здравствует война – только она может очистить мир!»
Война, взывал он, словно желая нанести «пощечину общественному вкусу», должна быть счастливым порывом души, «анархическим деянием». Лишь спонтанные, естественные поступки пробуждают в человеке энергию, заставляют ее излиться в мир. Он славил «агрессивное действие, лихорадочную бессонницу, бег гонщика, смертельный прыжок, удар кулаком и пощечину» (п. 3).
Движение и скорость стали опознавательными знаками нового мира, который взрывом бомбы вырывался из-под гнетущей тяжести мертвых столетий. Теперь все неподвижное остается в прошлом –
