И ему нравились наши мучения, правда.
Нет, мучения ему не нравились. Но ему действительно было плевать. Что я мог сделать? Пойти в полицию – не вариант. Так или иначе, это уничтожит нас всех, в том числе Лину и меня. Даже если по чудесному стечению обстоятельств нам удастся избежать наказания, мы превратимся в прокаженных до конца наших дней, куда бы ни уехали. Мои фантазии оставались фантазиями без возможности претворить их в жизнь.
Какое-то время я размышлял над тем, правильно ли я понимаю роль Лины во всем этом. Она сказала мне, что помогала. Но помогала в чем? Я был уверен, что она не принимала участия в ампутациях и убийствах. Но больше всего мне хотелось верить в то, что она не служила приманкой для кого-нибудь из пленников Нордхэгена. Никого не заманила в логово Доктора Смерть. Как-то утром, когда мы вдвоем находились в аптечном пункте, я решил спросить ее напрямую.
– Ты привела кого-нибудь из них к Нордхэгену? – спросил я как бы между прочим, но из-за волнения мой голос звучал сдавленно. – Есть среди них кто-нибудь, кого ты сама нашла?
– А ты как думаешь? – резко ответила она.
– Думаю, что нет.
– Но все же спросил.
– Мне все равно, – сказал я удрученно, боясь, что делаю только хуже. – Но я хочу знать. Мы с тобой всего лишь наемные работники, ведь так?
Лина с горечью посмотрела на меня, потом кивнула и вышла из комнаты. Я надеялся, что стал немного ближе к правде. Мы являлись частью этого кошмара, но все же он принадлежал Нордхэгену, был его королевством, его фантазией, его безумием. Не моим и не Лины. Это все, что имело значение.
– Как говорил доктор Хабаш[31], невинных в этом мире нет, – декламировал Нордхэген перед своей паствой. – Само понятие «невинности» недостижимо.
Кажется, Нордхэген перешел с темы отсутствия морали на какую-то другую, но я не следил внимательно за ходом его выступления. Подобные собрания проходили каждый вечер. В динамиках звучала песня «Нежные воспоминания». Я достал из ведра со льдом очередную бутылку шабли и наполнил бокал, потом смочил палец вином и засунул руку Лине под блузку и бюстгальтер. Она подскочила от холода, но потом улыбнулась, а ее сосок отреагировал на мое прикосновение.
– Меня уже ничего не удивляет, – продолжал разглагольствовать Нордхэген. – Я вижу будущее и осознаю его трагичность, но не впадаю в уныние. Наоборот. Осознание трагичности бытия придает мне сил и руководит мной, потому что в этом весь смысл: тем, кто видит будущее, суждено его приблизить. Поэтому меня ничего не удивляет. Я уже давно смирился со своей участью орудия в руках обстоятельств.
Может, ты и смирился, а я нет, думал я. Сейчас, в королевстве Нордхэгена, я был доктором, сторожем, сиделкой, сантехником и разнорабочим, но понимал, что меня ждет. Роджер видел во мне своего преемника.
Лина не справится в одиночку. Ей понадобится помощь. Нордхэген готовил меня к тому, что после его смерти я буду заботиться о его людях. Я был его учеником, наследником престола. Моя любовь к Лине сделала это возможным. Мы с ней сможем править здесь на протяжении нескольких десятилетий. Нам же больше нечего делать, ведь так?
– Груз истории лежит на моих плечах, – продолжал трепаться старый дурак. – И мне нелегко.
Лина, темный ангел, воплощение тайны, была для меня всем. В ней заключалась вся моя оставшаяся жизнь. Порой мне казалось, что я жив благодаря ей. В одиночку в королевстве Нордхэгена я бы не выжил.
– Я вас не игнорирую, – тараторил Нордхэген, – а слушаю, забочусь о вас. Разве нет? У вас есть право голоса, ваши мнения имеют значение.
Он говорил все громче. Скоро он начнет агрессивно орать в микрофон. Каждый вечер развивался по одному и тому же сценарию. Начало собрания было вменяемым, если можно так выразиться в подобных обстоятельствах. Нордхэген выслушивал жалобы и просьбы, вел диалог со своими людьми, словно король, принимающий просителей. Затем следовал монолог Нордхэгена – смесь лекции, проповеди, судебных прений и вдохновляющей речи. Наконец собрание завершалось надменными тирадами и встречными обвинениями. Пленники Нордхэгена оказались неблагодарными, чего он никак не мог постичь.
Я еще не разобрался в тонкостях управления консолью и командным пунктом. Разнообразные циферблаты, переключатели, мониторы, сенсоры и электрические дисплеи не имели подписей, поэтому я не понимал, как ими пользоваться. Да и не хотелось мне в этом разбираться. Нордхэген как-то похвастался, что с помощью этой системы может контролировать чувства и эмоции своих людей, и я ему верил. Я видел, как это происходит. Он мог их усыпить, разбудить, взволновать, разозлить, расслабить, защекотать, рассмешить и довести до слез. Казалось, система даже может интерпретировать их мнение: однократное моргание означало «да», двукратное – «нет». Таким образом, даже здесь у них было право голоса. Иногда, когда на Нордхэгена находило вдохновение, он склонялся над консолью и его пальцы порхали над кнопками. Тогда он напоминал этакую пародию на Винсента Прайса[32], играющего на органе в фильме ужасов категории «Б».
Этот Нордхэген больше не противоречил образу веселого выпивохи из Сохо и богатого пластического хирурга, проводившего свободное время в «Фезерс». Загадка была разгадана, тайное стало явным. Секрет Нордхэгена был огромен и глубок, словно ревущая река, подземная река, которая бежала через всю его жизнь. Удивительно было то, как ему удавалось скрывать его так долго. И теперь мне стало понятно, почему он спивался. У него не было другого способа выбраться из своей фантазии. Как и мой пациент-католик из больницы в Нью-Хейвене, Нордхэген был неспособен признать неудачу или поражение. Ему легче умереть. Пусть он падет, но его королевство останется, как безумное доказательство его величия. Об этом позаботимся мы с Линой. Как и Геринг на Нюрнбергском процессе, Нордхэген стремился воздвигнуть себе памятник для грядущих поколений.
– Вы не могли придумать что-нибудь похуже? – задал Нордхэген риторический вопрос своим слушателям. – В ваших пустых головах не могла родиться более ужасная альтернатива?
Он был в ударе. Из колонок как нельзя кстати зазвучала бодрая мелодия «Это всего лишь бумажная луна».
– Вы предпочли бы быть грязным бангладешцем, без земли, без дома, без работы, питающимся на помойке? Или, может, малолетней проституткой в Бомбее? А может, вам хотелось бы пухнуть от голода, ползая по южному краю разрастающейся Сахары в поисках немногочисленных ростков зелени? Вы действительно уверены, что ваше положение ужаснее всех на свете?
Это был излюбленный аргумент Нордхэгена – и он напоминал мне о мамаше, которая заставляет отпрысков вылизывать тарелки дочиста, потому что дети в Африке
