рассматривать так уж одномерно, будто бы экономическая мотивация равна себе: раз он хочет больше денег, то у него имеются грубые экономические мотивы. Оказывается, Вебер это обнаруживает: человек может хотеть больше денег, но мотивы у него будут совсем другие – как доказательство того, что он избран Богом. Но сохраняя этот пафос, Вебер, обращаясь к другим временам и другим эпохам, вместе с тем отчасти размывает свой собственный изначальный подход. Потому что смысл его исследований по протестантской этике в том, чтобы показать, как возникла культура современного Запада, рационалистическая культура, особый западный рационализм, который сказывается во всем – в музыке, архитектуре, армии, финансах, производстве, законодательстве, и в появлении этого западного мира огромную роль сыграла протестантская этика, без которой не было бы современного капитализма.
Если мы обращаемся к другим религиям и другим странам, мы обнаруживаем, что там как-то тоже решались эти же проблемы, но как? Если Западный мир – это рационализм, то там все рационально? Но кто будет решать, что рационально, а что нет? По эффективности? Но что считать эффективностью, если мы признаем, что в одном месте было тонкое законодательство, в другом – поэзия, в третьем – разработанная догматика, в четвертом – целые системы управления финансами? Что, это означает, что там не было рациональности или была другая рациональность? Вебер приближается к этой проблеме, он не может просто сказать, что рациональности бывают разные. Но он знает, что мир предъявляет человеку вызов, и этот ответ, религиозный ответ на вызов может быть очень разным. И в результате появляются огромные социально-культурные образования, которые развиваются совсем другим, не западным путем. Запад может им указать на свой экономический успех, свое бесконечно быстрое развитие производства, отчасти техники, но в области ценностных ответов, не исключено, что Запад не может чувствовать себя настолько же уверенно. Так или иначе, это заслуживает рассмотрения. И сравнительное изучение хозяйственных этик мировых религий оказывается, таким образом – в том состоянии, в каком Вебер его оборвал, не пересматривая протестантизм и не возвращаясь к христианству – важным дополнением к «Протестантской этике». А возможно, если бы он прожил дольше, это было бы новым началом всей его концепции.
Как устроена аргументация Вебера? Мы не столько смотрим в само содержание, сколько в некоторые основания устройства его аргумента. Он говорит: вот есть человек, есть мир, с которым ему надо каким-то образом справляться, мир есть некоторым образом вызов для человека. Что человек может ответить на вызов мира? Он может так или иначе к нему приспособиться, и тогда могут возникать такие религиозные системы, которые учат, как лучше приспособиться к миру. Есть другой вариант поведения – можно постараться скрыться от мира, убежать от него, и для этого может быть своя религиозная мировоззренческая система. Можно попытаться миром овладеть, возобладать, стать господином. Это то, что выбирает современный Запад. Но где та высшая точка зрения, которая говорит: «Западный выбор – правильный, а остальные неправильные»? У Вебера такой точки зрения нет. Да, сам Вебер принадлежит к Западному миру, он ему симпатичен, он разделяет его ценности, но понимает, что посмотреть с пренебрежением на все остальные миры не получится.
Тогда делаются следующие шаги. Вот поиски смысла жизни, вот вызов со стороны мира, вот фундаментальный мировоззренческий ответ. Так что же, люди просто следуют по пути, по колее, на которую стали благодаря «картине мира»? Они не просто следуют. Чтобы ответ был дан, нужны специальные люди[150]. Не каждый может просто по своему усмотрению и желанию дать некоторый ответ на вызов мира. Он либо берет те ответы, которые уже есть, либо он один из тех немногих, кто вырабатывает эти ответы и жизнью своей являет пример наиболее внятного, адекватного следования предложенным принципам. Это вторая группа людей, куда менее многочисленная, чем первая. Те, кто изобретают ответ, называются «религиозными виртуозами». Есть религиозная масса, а есть религиозные виртуозы в любой религии. Но совпадает ли религиозное членение с социальным расслоением? Нет, не совпадает. То есть те, кто находится на социальной вершине – не обязательно высшие религиозные слои. Брахманы, которые на первом этапе дают основные религиозные ответы, не находятся на политической верхушке. Какой-нибудь странствующий интеллектуал, проповедник может быть нищим в другой культуре. И, тем не менее, он будет религиозным виртуозом, а не тот, кто сидит во дворцах.
Рыцари веры – еще одна возможность. Существует много разных возможностей, но всякий раз очень важно, что религиозные виртуозы способны не только к радикальной формулировке ответа, не только к радикальной демонстрации этого ответа – они могут оказаться тем слоем, который обладает специфической потребностью. Иногда это бывает – они могут оказаться слоем грамотеев, грамотных и ученых людей. Рано или поздно дело до них доходит везде. Если до дела добрался грамотей, если он взялся за религиозную тематику, то он с ней сделает то, что не сделает другой. Он обладает некой специфической потребностью – потребностью последовательности. В отличие от человека доблестного или истового, но простого, грамотей не может удовлетвориться тем, чтобы просто непротиворечиво соединять в своем поведении следование плохо согласованным догматам. Он хочет их систематизировать. Он хочет привести это к последовательности. И формулируя, систематизируя, упорядочивая, он формирует из этих догматов особый религиозный мир, который находится в особом отношении с остальным миром. Так возникает особое напряжение между сформулированными религиозной догматикой принципами и собственно миром.
Здесь возможно много разных интересных сочетаний, возможностей и следствий. Бывает, что самым главным оказывается религиозная масса. Бывает, что более важными оказываются виртуозы. Бывает, что религиозные виртуозы относятся к более высоким слоям, бывает, что к низким. И, наконец (для Вебера это в высшей степени важно), бывает, что ответ на вызов мира – неприятие мира. Это могут быть разные формы неприятия. Неприятие не значит бегство. Но оно в значительной степени связано с принципиальностью ответа и систематичностью догмата. И последовательное неприятие мира очень интересно. По Веберу, оно может иметь вид либо мистики, либо аскезы. Опять-таки, современные религиоведы не любят таких жестких дихотомий. Сам Вебер также себя поправляет. Но тем не менее для него есть два идеальных типа – тип мистика и тип аскета.
Мистик хочет воздержаться от деятельности, чтобы услышать голос Бога. Он рассматривает себя как сосуд божества. Любая деятельность в мире может этому помешать. Поэтому он может либо удаляться от мира, либо в самом мире создавать такие ситуации, в которых он слышал бы голос Бога. Аскет,
